Every Star Every Planet |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Every Star Every Planet » External Worlds » Lost in New Life
Lost in New Life |
Сharacters
Time & Location
Semdzhin Rey, Lynner, Ingranel, Tom Keithon
Hard to say clear
Кто ты? Где ты? Почему ты здесь? Один ли ты здесь?
Выберешься ли ты отсюда? Как? И... Когда?
•• •• •• •• •• •• •• •• •• •• •• •• •• •• •• |
[AVA]http://ipic.su/img/img7/fs/Ingranel4ep.1506020700.jpg[/AVA]
Теги: Doctor Who,Torchwood
Смена дня и ночи в этом странном пространстве не имела никакой закономерности. Том пришёл к этому выводу относительно давно, потому перестал пытаться найти способ определить, сколько он тут. День и ночь превратились в условные понятия, лишённые необходимости наполнять себя прежним смыслом. Существовало время, когда Том спал, и время, когда Том не спал, и он, собственно не возражал против такого способа делить сутки.
Иной бы давно заскучал в бесконечным лабиринтах, но Том всегда считал себя человеком деятельной натуры, так что время бодрствования старался наполнять по максимуму.
Какое-то время он, увлечённый исследованием места, ещё питал надежду создать его карту, зафиксировать план. У каждого архитектурного творения есть чертежи - без чертежей никто ничего не строит - по крайней мере, в его мире. Старался запоминать маршруты в однообразных светлых коридорах, ориентируясь по чередованию поворотов, по расположению дверей, забираясь всё дальше и дальше вглубь лабиринта от той комнаты, где себя обнаружил. Справедливости ради, не только себя… Об этой части своего пребывания здесь Том сперва старался забыть, потом - хотя бы вспоминать пореже. Когда ни то, ни другое не получилось, решил разобраться - что же с ними случилось. Это казалось ему куда более важным, чем чертежи. Он время от времени возвращался к размышлениям: в чём причины происходящего, кто и где мог бы создать строение такой сложной архитектуры, и для каких целей требовался здесь именно он.
Структуру места можно было бы сравнить с бесконечно запутанными сосудами-коридорами, то и дело соединяющимися с узлами-комнатами. Комнат имелось предостаточно, а подходящими для жизни из них можно было назвать далеко не каждую. Том не был уверен до конца, способен ли он здесь умереть, а проверять на практике не хотелось, но время от времени он забредал в места, где осязаемое чувство опасности охватывало его, стоило лишь переступить порог. Он списывал это на обострённую стрессом интуицию, с которой у него и прежде было довольно хорошо. Прикидывая размеры пространства на основе длительных наблюдений, Том долго надеялся встретить кого-то - живого, нельзя же это совсем исключить - и если такое однажды случится, события могут развернуться совершенно непредсказуемо, учитывая, кого он уже тут встретил... Да, Том предпочитал называть это “встречами”, хотя бы из уважения.
Поначалу он старался искать подходящее место для того, чтобы заснуть, следуя привычке, выработанной за жизнь к нормальном мире, но со временем перестал опасаться засыпать в коридорах, совершенно уверившись, что находится здесь один.
Один в бесконечном лабиринте, способном в мгновение ока поменять свою конфигурацию прямо за его спиной или перед носом. Что-то иногда приводило это пространство в движение, чья-то воля управляла последовательностью действия и бездействия, не подчиняясь никакой очевидной логике.
Как-то у него промелькнула мысль: возможно, бесконечные лабиринты - это его личный ад, а в привычном мире с его друзьями, семьёй, знакомыми и коллегами он давно мёртв. Том никогда не причислял себя к людям религиозным, да и с его родом занятий сложно было бы представить такое, но иногда мысли посещают, не сообщая причин своего визита. И всё же, подобное с трудом помещалось в голове учёного, так что куда проще было убедить себя, что где-то кроется какая-то хитрая технологическая иллюзия, подобие ленты Мёбиуса с управляемым изменением гравитации. В таком ключе ему стало проще воспринимать строение обыкновенным, просто достаточно большим.
Кроме одного места - с вертикальной осью неизвестного назначения, уходящей обоими концами в необозримую даль. Попав в него однажды, оглушённый и ошеломлённый грандиозностью - и в то же время простотой, Том не смог побороть в себе ощущение абсолютной безразмерности ни доводами логики, ни силой воли, был очень близок к потере самообладания, и едва не впал в панику. Он не помнил, как в итоге выбрался оттуда, но с тех пор вовсе не горел желанием оказаться там снова.
Место занимало его мысли какое-то время, после того как он пришёл в себя. Чем оно было? Для кого? Явно не для людей, а то и не для гуманоидных трёхмерных существ в принципе. Он уже видел комнаты, пространство в которых ломало привычные ему законы физики и логики, интуиция подсказывала - человеку внутри них вряд ли было бы комфортно. Вывод напрашивался сам: Лабиринт универсален, он рассчитан своими создателями, кем бы они ни были, для совершенно разных форм жизни, и многие из них Том не в состоянии себе и вообразить.
Впрочем, долю здорового оптимизма Том старался сохранять, ведь всё могло обернуться куда хуже, так что с адом он, пожалуй, погорячился. В некотором смысле это место стало для него домом - пусть странным, но тёплым и светлым, а если прислушиваться к себе, то и безопасным. Со временем он научился на свой лад этот дом и "обустраивать", правда, не полностью отдавая себе отчёт - как именно, но склонялся к идее - через общение. Его похитители, наблюдая за ним, похоже, стали понимать его язык. Иначе происходящее вовсе теряло всякий смысл, а наличие смысла для Тома с некоторых пор стало крайне важным.
Здесь Том открыл в себе потребность говорить с самим собой, озвучивать постоянно собственные мысли - это стало новым для него. Пространство, незаполненное речью, действовало угнетающе, поэтому Том много говорил. Почти всегда у него был благодарный слушатель - и даже несколько. Номер 14 - и определённо, кто-то ещё. У него постоянно присутствовало ощущение, что за ним наблюдают, но окончательно убедился он в этом благодаря простому факту: на смену безликим таблеткам, удовлетворявшим его основные потребности в еде первые дни, пришла обыкновенная еда, привычная на Земле. Или, скорее, необыкновенная: Том мог получить практически всё, что пожелает. Достаточно было озвучить желание вслух, и желаемое - так или иначе - появлялось в одной из комнат. В конце концов, если он нужен им живым, то они должны его кормить, а значит, и учитывать его пожелания. И они кормили и учитывали.
И ещё Том был твёрдо уверен в том, что он не на Земле. Его, как сотрудника ЮНИТ, не то чтобы сей факт удивлял, о существовании инопланетян он знал совсем не понаслышке: ему лично довелось поработать с некоторыми предметами и веществами неземного происхождения. Зачем и кому он мог бы понадобится, Том терялся в догадках - хотя, возможно, дело было не в нём, а в объекте номер 14.
Объект номер 14 из Темз Хаус всё это время оставался его единственным настоящим и, что немаловажно, вполне материальным компаньоном. Он всегда был рядом, буквально - в какой бы закоулок своего странного нового дома Том не забредал, так что ничего удивительного в том, что однажды появилась и привычка беседовать со своим спутником, хоть тот - по вполне очевидным причинам - и молчал в ответ.
– Кофейку бы сейчас, ты как считаешь? - поинтересовался Том, спросонья помахав рукой объекту номер 14.
– Да, самое время, - согласился он сам с собой и вышел в знакомый ему коридор.
[NIC]Tom Keithon[/NIC][AVA]http://ipic.su/img/img7/fs/Witness.1505919529.jpg[/AVA]
В голове было глухо и пусто – будто образовался темный космический вакуум, где нет места ни звуку, ни свету, ни запаху. Мысли растерялись и разбежались, оставшись где-то за пределами границ воспринимаемого. Она потянулась к границам — границы казались ощутимыми, их будто можно было коснуться, и, похоже, можно было даже раздвинуть – она попыталась, и тут же остановилась: случилось важное осознание – она существовала. Она являлась точкой существования, вокруг которой сплетались сложные узоры пространства и времени, изменчивые и неподвижные одновременно.
Существование само по себе появилось яркой звездой в центре ее внутренней крошечной вселенной, начиная понемногу собирать вокруг себя смыслы, словно притягивая их; смыслы объединялись в фрактальные скопления, клеились друг к другу, формировали облака понятий, но оторванные друг от друга, они почти ничего не давали, пусть даже орбиты вращения их вокруг центра — вокруг ее самой — казались логичными и просчитанными.
Прекрасно: значит, она умеет просчитывать орбиты. Обрывки знаний тасовались, как элементы калейдоскопа в руках безумца, отраженные в бесконечном числе зеркал, но порой, лишь на раздражающе неуловимое мгновение, складывались в целостную картину, которая тут же рассыпалась вновь разноцветными стеклянными осколками, и все начиналось заново. Словно частицы в бесконечном движении вокруг центра масс, вырванного из ткани пространства-времени — или что-то еще, знакомое. Неуловимое.
Кружилась голова. Она открыла глаза в надежде раздвинуть границы воспринимаемого дальше, добавить показаний сенсорных рецепторов, и удивилась, обнаружив перед собой лишь матовую белую поверхность. Вспыхнули, просыпаясь, инстинкты: гравитация – чуть меньше нормальной; поле — искусственное. Она не успела даже зацепиться за мысль о том, какая гравитация считается нормальной, и нормальной относительно чего, как ее захлестнуло потоком информации от всех органов чувств. Головокружение усилилось, и она едва справлялась с ним, удерживая себя на грани, не позволяя рухнуть в тьму забвения — казавшуюся такой привлекательной и даже желанной в захлестнувшем сенсорном безумии.
Но она не падала. Она цеплялась за простые и понятные сигналы, отбрасывая в сторону то, что не могла расшифровать. Было не холодно, но и не жарко. Пол едва заметно вибрировал. Ощущение пространства-времени было одновременно правильным и неправильным, и это путало. Как будто она пережила резкое перемещение, словно…Словно – что? Телепортацию? Нет, не то…
Мысль обрывалась, утыкаясь в ледяную стену пустоты там, где должен был быть ответ. Стена — повсюду были стены, и стены вызывали чувство паники; стены подавляли, словно отрезая ее от чего-то важного, необходимого. Стены невозможно было сосчитать, и она постоянно нервно оглядывалась, словно ожидая, что ответ находится там, за спиной. Ответ, выход, отсутствие стен — хотя бы что-нибудь.
Паника поглотила ее — абсолютная, сметающая все на своем пути, заполняющая любые лакуны в ее памяти. Паника — и чувство близкой опасности, за которое она и схватилась в отчаянной попытке справиться с волной, которую контролировать не могла, но должна была.
Почему должна? Зачем?
На смену головокружению вдруг пришло другое чувство — словно что-то в восприятии реальности расфокусировалось. Не зрение, нет — что-то еще, чему она никак не могла подобрать правильного названия, и не могла потому собраться с силами и сорвать с воспринимаемой картинки мутную пленку.
Она с усилием поднялась на ноги и подпрыгнула несколько раз, проверяя предположение о гравитации – все так, все верно. Воздух чистый, едва заметно ионизированный, с легким привкусом теплого металла. Магнитное поле нормальное, коэффициент реальности нормальный.
Она огляделась. Матовые белые стены – тот же материал, что и пол; скорее металл, чем пластик; та же почти не ощутимая вибрация. Комната явно была нежилой: изогнутые молочно-белые поверхности, ни единого предмета мебели, и только на одной из стен — абстрактный узор, состоящий из кругов разного размера, местами перечеркнутых линиями. Узор казался смутно знакомым, будто он что-то значил для нее, будто она много раз видела его прежде.
Она внимательно изучила узор: вплавлен в саму поверхность на молекулярном уровне, не рисунок поверх – украшение? Функциональный элемент? Схема управления чем-то?
Она попробовала коснуться частей узора ладонью, но ничего не случилось.
Параллельный поток мыслей пытался сложить воедино крохи фактов: ей известна норма гравитации, ей известно об орбитах, ей известно о панелях управления – каждая сфера обрастала тонкими нитями, тянущимися в прошлое, недоступное, но существующее. Что-то в этом было неправильное.
«Я — …», — подумала было она, желая развернуть цепочку воспоминаний в обратном направлении, начав с простейшей идентификации, — и столкнулась с новым вопросом без ответа.
У нее должно было быть имя. Но она его не знала. Как можно не знать собственного имени?!
Параллельный поток подсказал, что если это ее удивляет, то она, вероятно, принадлежит к расе, где каждая особь является индивидуальностью. Коллективный разум вряд ли нуждался бы в именах и удивлялся отсутствию имени у отдельно взятой изолированной особи.
В стене напротив узора виделась дверная ручка: простая, белая, круглая ручка. Контуры двери тонкой темной линией выделялись на белой поверхности. Пустые стены, узор – и дверная ручка. Предназначена для того, кто находится внутри – следовательно, это приглашение выйти.
Она решила не раздумывать дольше и повернула ручку. Мысль об отсутствующем имени продолжала беспокоить, так что ее пришлось переместить с поверхности вглубь. У нее, определенно, была личность – прошедшее законченное, фактическое, утвержденное. Личность, имя, знания, история. Это все она себе вернет.
Это было, и этого не стало – следовательно, кто-то забрал у нее часть ее жизни. Следовательно, ее можно вернуть. Неплохая цель — направление, вектор, смысл.
За дверью обнаружился коридор, бесконечно уходящий в обе стороны: такой же матово-белый, освещенный ярким, но не режущим глаза светом. Она оглянулась – дверь за спиной закрылась, заметная разве лишь тому, кто знал, что искать. С обратной ее стороны ручки не было, и это не показалось удивительным.
Она коснулась стен коридора, ощущая все ту же легкую вибрацию, и двинулась влево. Выбор направления значения не имел: она в любом случае сможет вернуться обратно.
Сколько измерений здесь? Минимум три, но больше пяти я бы и не ощутила.
Она шла медленно, внимательно вглядываясь в стены: она ощущала присутствие кого-то – или чего-то? – чему не могла дать названия, и это подсказывало, что, вероятно, она здесь не одна. Телепатическое поле было достаточно слабым, но вполне ощутимо присутствовало. Значит, где-то могут быть другие комнаты. А в них — другие существа.
Она не сразу осознала, что расфокусировка восприятия понемногу исчезла: теперь все было четким и ясным, и даже казалось обыкновенным. Простые цвета, простые коридоры, порой разветвляющиеся — непримечательные, легко запоминающиеся. На всякий случай она то и дело просчитывала возможные поверхности — и в какой-то момент даже увлеклась: математика была простой и понятной, позволяла не думать о том, о чем думать она не могла в силу нехватки информации — раздражающей, царапающейся изнутри. Кроме того, расчеты возможных разверток гипотетических многомерных пространств в трехмерные коридоры задействовали — при желании, а желание явно было — большую часть ресурсов ее разума.
«Нет, так не пойдет», — решила она, и попыталась еще раз сосредоточиться на воспоминаниях, однако никакого результата это не дало — лишь усилившееся чувство раздражения от невозможности коснуться чего-то, что казалось, находилось совсем близко, лишь протяни руку.
А что, если… Простые решения бывают иногда самыми правильными.
Она закрыла глаза и протянула руку — буквально. А когда открыла, увидела дверь. [AVA]https://pp.userapi.com/c837432/v837432435/5d196/Asm6o4e4YFw.jpg[/AVA]
Отредактировано Lynnerlanenterar (05-10-2017 00:18:49)
Неправильность липла к сознанию, как влажная липкая простыня к телу в жаркую ночь. Но что было не так, она понять не могла, как не силилась. Не помнила, как должно быть.
Тишина была настолько плотной, что её, казалось, можно было нарезать ломтиками. Где бы она не была, рядом не ощущалось ничьё присутствие. Она была одна. Это и тревожило и успокаивало одновременно.
Открыв глаза и внимательно осмотревшись, ничего, что могло бы дать хоть малейшую подсказку, не нашла. Ничего, что могло бы навести на мысль, что это за место и почему она здесь. Именно в этот момент она осознала, что не помнит, кто, собственно, она такая и где была до этого. В её памяти зиял здоровенный пробел и попытка в него залезть, вызывала сильный дискомфорт. Она была словно младенец, проживший целую жизнь и родившийся заново, ничего не помнящий о прошлом, но повидавший мир, который забыл.
Тело было полным энергии, но расслабленность растеклась по нему до кончика хвоста, приглашая полежать ещё, ведь вокруг никого и ничего. Но именно эта пустота и непонятность подняли на ноги — нужно было осмотреться получше, изучить это место, поискать что-то, что натолкнёт её на воспоминания или какие-то мысли. Не смотря на то, что она не помнила где должна была быть и вполне могла быть здесь, что-то внутри шептало — это не так.
Иногда, казалось, что воспоминания вот-вот всплывут, но стоило попытаться их поймать, рассмотреть получше, прислушаться к ним, как они ускользали, как дым сквозь пальцы — не ухватишь.
Она нашла надпись на стене, не слишком заметную. Непонятную. Ни о чём не говорящую. Если она и помнила язык, на котором та была написана, то забыла его, как и всё остальное. Это пугало её и раздражало, заставляя кончик хвоста резко, отрывисто подёргиваться.
Больше ничего в комнате интересного не было. Даже мебели. Стены, потолок и пол. И всё.
Она могла поклясться, что больше ничего не было, но не согласиться со своей невнимательностью. В любом случае, как бы то ни было, в её белоснежной темнице оказалась дверь. И открытая! Либо бежать ей было некуда, либо не от кого. В том, что она томится в плену у кого-то с не добрыми намерениями, уверенности не было. Ей не причинили никакого вреда, за исключением памяти. Но, может она ударилась головой или случилось что-то ещё? При ней оставили одежду и вещи в карманах. Впрочем, она не была уверена, что эти вещи представляют какую-то ценность: лупа, нож, атомная зажигалка, да тонкая прочная бечёвка, не смотря на солидную длину, умещающаяся в кулаке. Вещи, которые всегда могли пригодиться в непредвиденной ситуации. Но в такой ли?
За дверью был выход из помещения. Коридор, простирающийся в обе стороны, и множество дверей в нём.
За одной из дверей обнаружилась душевая и бассейн. За другой вполне нормальная спальня, если не считать того, что в ней была не постель, а прекрасный гамак, подвешенный под потолком — проще выспаться на полу, чем забраться на такую высоту.
За ещё одной дверью обнаружилось помещение со множеством странных предметов. Долго думать не пришлось, всё указывало на то, что если она хочет есть и пить, придётся решать головоломки. Довольно быстро она выяснила, что за более сложными задачами кроется более вкусная еда.
— Я подумаю над этим потом, — решила она, направляясь в первую комнату, манящую водой.
Вода смывала тревогу и раздражение, струилась по шерсти, придавая ей яркий насыщенный окрас, очерчивая контуры тела, которые шерсть обычно скрывала. Сэмджин наслаждалась, подставляясь под упругие струи воды, выгибая спину, сладко потягивалась.
Сэмджин. Имя заполнило одну из пустых ячеек, перекатываясь в памяти, ища зацепки. Цеплялось за что-то и срывалось, вызывая неприятные ощущения. Сэмджин надеялась, что она сможет найти ответы, кто она и откуда или тех, кто эти ответы имеет. А для этого ей предстояло исследовать это место, мертвенно белое, если бы не тёплое, приятное глазу освещение.
Коридор, казалось, был бесконечен. Сэмджин давно бы заблудилась, если бы не память и хороший нюх.
В большинстве помещений, куда она заглядывала, было пусто, как в том, из которого она вышла. И, не смотря на отменный нюх, далеко не сразу Сэмджин поняла, что это и есть та самая комната, всегда одна и та же. Двери дублировались и менялись местами, играя в свою, непонятную игру, дразня и бросая вызов. Но, одна дверь была не похожа на все остальные. Такая же, но другая. И она всегда была немного впереди, всегда была следующая.
Бегая по коридору неизвестно сколько времени — Сэмджин не могла определить, ни какое сейчас время вообще, ни сколько времени она провела здесь, словно оно — это место, было неподвластно времени или скрадывало его ощущения, она чувствовала себя лабораторной мышкой, бесконечно ищущей выход. Рада ли будет, если найдёт?
Если это место лишено логики, по крайней мере понятной ей логики, полы и стены, по ощущениям ровные, Сэмджин решила исследовать его на другом уровне. Она закрыла глаза, перейдя в мир чистых ощущений, где слух, обоняние и чувства брали на себя ведущую роль. Так она надеялась найти что-то новое, а нашла ту самую дверь, до которой никак не могла добраться. Взялась за ручку, открыла глаза. Да, это была она. И та же надпись, что и в её комнате. А под ней — НА СЕБЯ. Дверь открывалась от себя, как выяснилось. Некоторое время Сэмджин повисела вниз головой, осматривая новую комнату. И чем больше всматривалась, тем больше её грыз страх и острое чувство дискомфорта. Всё там было неправильно, прямые линии чуть кривые, верх — внизу, низ — вверху, ничего не имело определённой формы. Смотришь на тот же стул, что стоит у стены, и он словно перекошен, но только тогда, когда смотришь на него. Пустые картины на стене, с рамками разной толщины и непропорциональной высотой и шириной, ковёр, вплавившийся в пол, другая дверь, в глубине помещения, столь же искажённая, как и всё остальное. Весь этот вид вызывал тошноту и страх, тем сильнее, чем дольше вглядываться в него. Сэмджин с силой захлопнула дверь, шумно дыша. После этого у неё некоторое время болела голова и напрочь пропало желание заглядывать в другие комнаты. Но, любопытство взяло верх.
Казалось, что-то неуловимо изменилось. Всё было прежним и ничего не было прежним. Новый уровень? Но та дверь, от которой Сэмджин поспешила удалиться, была на месте.
Поесть, выспаться, освежиться. Только потом она решила продолжить. Сидеть на месте — только яйца высиживать. Впереди её ждали двери. Ей дали задачу, она должна найти ответ, если не хочет остаться здесь навсегда, если хочет узнать что-то больше, чем только свое имя.
Отредактировано Semdzhin Rey (21-12-2017 15:44:14)
Всё охватывала, пронизывала, насыщала собою пустота, и вместе со всем — его: он состоял из её глубины, её многомерности, пребывал в её постоянности, безмятежности, приятной прохладе и тишине, — так длилось и длилось, пока в его скользящем сквозь неё сознании не проявилась мысль. Возникла ли она в нём самом или проникла извне, принадлежа кому-то, кто не он? Разобрав её строение, он убедился — его: у мысли отсутствовал чужой ореол, тень, шлейф, след, даже скрытые, даже искусно скрытые; такие детали он научился подмечать рано и получалось у него блестяще.
“Я в до всего”, — и это “до всего” ощущалось им довольно точно, оно существовало во вселенной вполне конкретной точкой-моментом. Пусть то чувство длилось недолго, оно всё ещё помнилось ярко, потому что было самым первым персонально “его”, а затем тишина пустоты преобразилась, став другой. Из неё проступила множественность структур, прежде не требовавших какой-либо упорядоченности и названий, эти тончайшие нити делали его плотным и постепенно обосабливали от пустоты, видоизменяя его связи с нею и создавая для него новые с чем-то ещё, нужные для того, что он ещё не испытал. По завершении процесса он всё ещё ощущал пустоту, но уже иначе, через преломляющие призмы своей обновлённой сенсорной сферы — в ту свою самую первую форму она больше никогда не возвращалась. Её потеснил хлынувший в его сознание богатейший поток информации иного характера…
Сейчас не так, точнее не во всём так, лишь некоторые черты имеют сходство: одна из них — осознание себя, и он бы поверил в уникальность момента, если бы не твёрдая убеждённость, что всё совершенно неверно. Темпорально неверно. И нечего его путать — “до всего” случилось давно, при всей относительности времени, с тех пор даже его тело уже изменилось, а данный процесс крайне и раздражающе неспешный в сравнении аналогичным у подавляющего большинства прочих гуманоидных разумных форм жизни во Вселенной. Должно быть много всего между тогда и сейчас, в его разуме отведено под это прилично места, но... отсутствовало. Смещение во времени и вместе с тем смещение самого времени, чувство редко совпадающее, но для него не новое, только прежде не возникало... отсутствия.
“Память… Как же я в ней глубоко… Интересно, зачем?”
Не помнил. И не смог припомнить, случалось ли ему когда-либо прежде забывать, чего ради он куда-нибудь влезал, и сколько он забывал, и в сравнении с чем... Зато он был совершенно уверен, что влезать ему нравилось, и сдержать любопытство всегда давалось с большим трудом — похоже, не вышло и на сей раз. Но в его ментальной сфере об этом нашлись лишь размытые формы, лишённые связующих подробностей — и как он их не складывал, ничего осмысленного не выходило. Странное. Необычное. Он определённо привык к чему-то большему, многообразному, и всё оно куда-то подевалось.
“Кто-то порылся в мой голове, а я… и осознать произошедшее не успел, не то что защититься? Или успел?”
Стоп, без паники и суеты, оценивать что реально, начав с чего попало — провальная идея, если нечто или некто пытается повлиять или уже повлиял, легко спутать мир настоящий и мир искусственный. В потоке окружающем сознание сперва нужно отыскать правильные резонансы, их нити обычно самые надёжные: либо они оставались устойчивыми к чему-либо, что стремилось исказить его мировосприятие, и не исчезали, либо исчезнув возвращались самыми первыми. И уже опираясь на них ставить на правильные места структуры все остальные элементы. Тогда навязанное восприятие начнёт ощутимо диссонировать с общим фоном, его без труда можно будет вычленить, проанализировать и при надобности использовать или уничтожить. Сознание потянулось к тому крайне ценному, чем он обладал уже некоторое время своей жизни. На положенном ей месте, путеводной искрой разделённой с ним реальности уверенно мерцало сквозь слои кое-где редеющей бессвязности. Держи курс на него и выберешься откуда угодно.
“Успел” — ну роскошно, чем не повод гордиться быстротой своей реакции, когда следует создать эффективные ментальные блоки, но его уже куда больше занимал вопрос: что же такого случилось, если блок понадобился? Похоже из-за перемещения — пространство без сомнений сместилось, и что-то не так в нём было с ходом времени. Не постоянно, но тем не менее явно ощущалась неточность, словно нечто в них обоих порождало сбой или намеренный сдвиг, хотя назвать это пространство-время совсем уж неправильным не набиралось оснований…
Приятное предвкушение неизведанного усиливалось по мере того, как к нему одна за другой стекались тонкие сенсорные нити, откуда-то с самого предела доступного осознанию, во всяком случае так ему казалось. То проявляясь плотнее в стремлении обрести привычную насыщенность, то внезапно практически тая, они сплетались с мерцающим мозаичным крошевом его знаний и прорисовывали представление о теперь окружавшем его месте. Среда здесь была для него достаточно дружелюбна: приемлемые давление и химический состав воздуха, слегка ионизированного, комфортные температура и влажность, незначительное движение воздушной массы, похоже оно поддерживается искусственно, что логично, учитывая не планетарную гравитацию.
Пахло тёплым металлом, тело ощущало как поверхность под ним едва различимо, но ровно вибрировала, и ... Ох ну конечно, двигатели, вот только совершенно определённые двигатели давали этот характерный эффект. Он был знаком ему с самого первого дня, когда он появился на свет. Сперва он изучил одну их конструкцию, а позднее и все известные другие, и ни за что ни с чем бы не спутал.
“Есть, конечно, некоторые особенности у ряда типов-форм, но в целом они уникальны, как и частоты...”
Какие-то частоты... Достаточно важные, такое случайно не вылетело бы из головы, хотя сейчас он почему-то помнил лишь то, что они напрямую взаимосвязаны с чем-то вроде некой сигнатуры.
Не считая странной мути в голове, организм не сообщил, что физически где-то повреждён, значит неравномерность поступления данных могла возникать из-за защитного блока, перепроверявшего что-то дважды, а кое-что и трижды прежде, чем разум считал безопасным впитать всю полноту сенсорных возможностей собственного тела. Глубоко вздохнув, он отправил ментальные предохранители в дежурный режим и открыл глаза.
Прозаично. Ни буйства красок ни разнообразия форм. Просторная комната шестигранной формы, пустая, ничем не намекала о своём функциональном назначении. Матовые плоскости стен, пола и потолка соединялись меж собой гладко, словно перетекая одна в другую, и заполняли помещение мягким приятным молочно-белым светом. Должно быть архитектурный контур в статусе ожидания, и стоит ему сосредоточиться на необходимости конкретной вещи, тот воспримет телепатическую активность и реконфигурирует пространство? Он попробовал, но отклика не последовало, впрочем контур мог быть просто неисправен.
Обернувшись он обнаружил, что не все поверхности одинаково безлики — на одной из них, создавая красивый рисунок, прихотливо пересекались друг с другом разного диаметра круги и линии. Он провёл пальцами по одной из них, ощутив вибрацию стены, такую же лёгкую как и пола. Не рисунок, не украшение, не интерфейс управления... Это изображение нечто глубоко личное, связанное с ним и, он абсолютно уверен, ни с кем другим. Его наполнила радость.
“Его я знаю!”
Впаянный на молекулярном уровне в бархатисто ровный металл стены символ не просто где-то уже встречался раньше и вспомнился, а совершенно точно заключал в себе ясную, конкретную суть, и он почти ухватил её прежде, чем она слилась с очередным мутным слоем бессвязности.
Не в силах удержать нить размышлений, он в раздражении отвернулся, опёрся спиной о стену и снова оглядел комнату. Её идеальная геометрия навела на мысль об особом роде вычислений, с применением которых она была реализована. Несомненно он умеет их делать, но само название как-то ускользнуло, словно не хватило сил вспомнить. Ладно, потом само придёт на ум, будучи уже не столь нужным, ведь, не на экзамене же он.
“Или да?” — предположение не хуже других. Ощущения индекса реальности нормальное, это место определённо существовало в его родной вселенной, в том, что в его понимании именуется Вселенной, а не только в его восприятии. Но что если на сей раз задачка Сэтарлона заковыристее обычного? Он столько всего знал, но как только углублялся в какую-то отдельную область, то и дело терялся, внезапно натыкаясь на непроницаемую для мыслей стену туманной пелены. И этих стен было так много…
“Что за задачи? Зачем?” — но помнил лишь, что их было много, разных, они ему нравились, редкое их решение находились легко, и все они к чему-то его вели, каждое по-своему. Вполне возможно к тому, что с ним происходило сейчас...
“Кто такой Сэтарлон?” — кто-то исключительно особенный для него, он обязательно узнал бы его, если бы смог коснуться его разума, а дальше снова сплошная неясность — ни черт лица, ни голоса, ни абриса фигуры. Не то чтобы их не было, были, увидев или услышав, он бы узнал, но ещё в них была заложена некоторая возможность изменения, и связана она с ходом времени и опасностью, вот только как именно — он вспомнить не смог.
“Кто такой Я?”
От мысленного взгляда в себя самого повеяло холодом, как если бы он едва не оступился в бездну. Вокруг личностной идентификации абсолютно всё выглядело растёртым в слои мельчайшей пыли, захваченные в хаотичный дрейф, кое-где один наплывал на другой, — вот прямо перед ним и вместе с тем так далеко, что даже сознанием не дотянуться. Что-то из этого уже было им, что-то ещё может стать им. Зыбкая мгла пока не множилась. Нечто притихнув выжидало момент для новой экспансии, или же выгрызло часть прожитой им жизни сколько смогло, и этого ему достаточно? Что же оно такое? Возможно мгла не причина, а следствие. Тогда следствие чего? Как ему вернуть в прежнее состояние повреждённую часть сознания?
Настолько странно он ещё себя не ощущал и инстинктивно потянулся к ментальной связи с маяком, что был частью него самого и вместе с тем частью того, что неизмеримо больше, чем он. Она смыла его раздражение и наполнила уверенностью, что ему нужно посмотреть шире, буквально. Ну раз уж так, то… Он “взглянул” вокруг настолько широко, насколько позволили его способности ментального охвата, если не открывать сознание полностью...
И ощутил слабое телепатическое поле, огромное и глубокое, но кажущееся невозмутимым, а в нём более яркими всполохами — ментальные поля других существ. Несколько в отдалении от него, но одно приближалось. Вот только не двигалось в его направлении в пространстве, а смещался его временной поток, постепенно синхронизируясь с тем, в котором находился он. Существо пребывало в таком же, если не большем смятении мыслей и ощущений, чем он, старалось ухватиться за ускользающее, прислушивалось к миру вокруг себя, шаг за шагом исследовало его, и в какой-то момент начало увлечённо просчитывать возможность развёрток гипотетических многомерных пространств в трёхмерные коридоры. У него получалось хорошо, просто блестяще, и явно этим оно старалось отвлечь себя от размышлений на темы, что раздражали исчезновением информации. Как и его! Только он отвлекался не на математику, а на ментальные проекции, ну на вкус и цвет...
Всё ближе и ближе, его сознание сосредоточилось на одном единственном таймлайне и обратном отсчёте долей микроспана до момента слияния с ним его собственного. Не меняя положения, он протянул руку перед собой, пространство комнаты дрогнуло и сместилось, его ладонь коснулась бархатистой металлической поверхности и сдвинула её, часть стены, служившая дверью, скользнула в сторону, за открывшимся проёмом, протянув к нему руку, стояло то самое существо, чьего сознания он вскользь коснулся чуть ранее.
— Привет, — он счёл уместным улыбнуться девушке с золотисто-рыжими волосами, заплетёнными в косу свёрнутую в... бублик, да, больше всего похоже на бублик.
[AVA]http://ipic.su/img/img7/fs/Ingranel.1542304575.jpg[/AVA]
Превосходное чувство времени никогда не подводило Нойон: внутренние часы отсчитывали сутки за сутками по привычке, по памяти. Уже давно. Даже здесь, в месте, где Нойон казалось, что ночь никогда не сменяла день, и никогда не наступало сумерек. Казалось, оно не знало этого наверняка, просто пока так решило, ещё ни разу открывая глаза, не увидев ничего, кроме ровного белого света.
Возможно, тут очень длинный день, а, возможно, тут всегда день. Тут исчезло почти всё привычное для Нойон в их мире, поначалу сбив с толку и напугав. В страхе Нойон ухватилось за единственное, что ощущалось как раньше – время. За его размеренно струящееся полотно, впустив в себя саму его суть: множественную и разноликую. Рука настоящего вплела свою нить, рука только что прошедшего присоединила свою, руки давно прошедшего и скоро-скоро будущего дали по нити от себя, а руки будущего вероятного и будущего очень далекого, почти невероятного протянули каждая свою – все шесть свились для Нойон в одну надёжную опору.
Путеводная нить в той части мира, что раньше Нойон не знало, укрепила дух, а вера подставила второе плечо: если Нойон оказалось здесь, то для чего-то, и растерянности поубавилось. Должно быть, это – Испытание.
Нойон слышало истории о подобном: старые истории, когда было юным. Повзрослев, оно уже само рассказывало детям те из них, что запомнились лучше прочих. Тогда стать частью одной из тех истории – историй, которым исполнялись подчас века – представлялось слишком волшебным, они больше походили на сны.
Но тем, на чью долю выпадало Испытание, отличить явь от сна помогали знаки – так говорилось в историях. Нойон помолилось о знаке, и знак явился – в одной из стен светлой Кельи, так для себя определило это место Нойон, отворилась дверь.
И с того момента знаки вели Нойон день за днём, знаки присутствовали повсюду, их надо было только заметить, отделить от всего прочего, что становилось известно в этом ни на что не похожем месте.
В череде спокойных дней иногда случались События, и Нойон пыталось определить, почему. Имел ли, например, значение порядковый номер дня или что-то другое. Нойон старалось найти хоть какие-то совпадения, надеясь, что и в этом, возможно, таится некий новый знак. Но дни продолжали тянуться один за другим, а из этой затеи ничего не выходило – События просто иногда происходили.
Разные События, поэтому со временем Нойон разделило События по весу – в одну сторону важные, в другую незначительные. Смену направлений в Лабиринте оно считало Событием из незначительных: в конце концов, Лабиринт ведь во власти воли богов, а им виднее, каким путём вести по нему. И, как положено незначительным событиям, случались они достаточно часто.
Другое дело – Комнаты. На пути Нойон встречались двери, но не все их было под силу открыть. Те, что поддавались с первого раза, находились редко, зато каждый раз это приносило что-то необычное.
Так Нойон стало ясно, что боги не только наблюдали, но и чутко прислушивались даже к самым простым желаниям. Одежда – мелочь, казалось бы, на фоне важного, но Нойон немного неловко ощущало себя в старых вещах. Носить каждый день можно – но для Испытаний, конечно, не годится. И боги позаботились о Нойон: не зря же именно оно оказалось избрано среди прочих, так что нужно было только подождать. Вскоре, и впрямь, пригодная одежда нашлась – гораздо более удобная. Штаны из плотной ребристой ткани на крупных пуговицах и просторная коричневая рубаха – а ещё сапоги: чудесные, остроносые сапоги, непонятным образом сшитые, но определённо прочные. Немного велики, но то не страшно. Всё равно хороший знак. Знак расположение бога, а то и нескольких. Боги могли просто оставить для Нойон одежду где-нибудь на видном месте, но они подсказали и её назначение, и способ использования на примере – ведь другому она больше и не потребовалась бы: смерть, как и рождение, встречают нагишом. Это известно каждому.
В другой раз Нойон схватилось за голову, стоило двери в Комнату только открыться – там было всё мертво. Опрометью, с криками Нойон бежало потом далеко-далеко, пока не оказалось в длинном коридоре со всего одной дверью. Дверью в ту же самую Комнату. Тогда оно и поняло, что это – тоже часть Испытания. Нойон собралось с силами и всё же прошло через безликий белый зал с грудами аккуратно сложенных мёртвых тел. Некоторые из них казались обыкновенными. Некоторые же скорее походили на диковинных животных.
После этого События у Нойон и случился первый кошмар: тёмная холодная пучина медленно и неотвратимо затягивала в себя, давно сомкнувшись над головой, сдавливала лёгкие, не давая дышать; тело совершенно не слушалось, а ведь Нойон изо всех сил пыталось хоть что-то сделать, чтобы прекратить вязкое падение в эту странную толщу; тошнило от омерзения липнущей со всех сторон беспомощности. Нойон казалось, что это никогда не кончится, оно навечно останется здесь – внутри чего-то огромного, непреодолимого, словно насекомое, угодившее в липкую древесную смолу. Погибнет... Погибнет, так и не пройдя путём, для которого было избрано богами. Собрав всю свою решимость, оно постаралось вырваться, но тут сама суть Нойон стала будто распадаться на части. Их раскладывала в группы та же невидимая аккуратная рука, что сортировала в Комнате мёртвые тела, а потом части собирались заново, и так раз за разом... Снова и снова, пока наконец что-то не взорвалось, и только тогда пучина испарилась. Нойон проснулось, в панике стирая липкое ощущение с кожи лица и рук, на замечая, как оставляет на них царапины отросшими ногтями.
От пережитого страха оно даже ненадолго утратило умение следить за ходом времени, а потерять единственную надёжную нить было нельзя, и Нойон поискало в памяти любые ритуалы, что могли были бы помочь сосредоточиться, настроиться на собственную волну, привести в порядок мысли и успокоиться. Отчаянных молитв не хватало, страх не отступал, чем больше Нойон шептало с детства знакомые слова, тем сильнее глубинный необъяснимый ужас въедался куда-то в самое нутро. И это тревожило – впрочем, Нойон не сдалось, и упорство в вере вернуло чувствительность к течению времени. Настал новый день, за ним ещё один, и ещё, и, поблекнув, страх сам стёрся из памяти. Как исчезли и царапины, которые поначалу сильно саднили, но случилось новое Событие, и Нойон напрочь позабыло и о них вовсе.
Случилось нечто, куда более важное, чем любые царапины и кошмары, важнее потерянного только что прошедшего: в коридорах появился кто-то. Нойон наблюдало за ним – издалека, осторожно, опасаясь, не демон ли это. Демоны в этом месте точно водились, пусть ни одного и не встретилось – кто же иначе пожирал те горы мёртвых тел, которые то появлялись, то исчезали в Безликом зале? Кто тогда кромсал их на части – а Нойон видело и такое тоже, окровавленные конечности или вырванные глаза. Кто же способен на такое, как не демоны.
У таких как Нойон никогда не пробуждалось тяги к ворожбе. Демонам прислуживали колдуны и ведьмы – и пусть ведьмы чаще встречались, Нойон слышало рассказы не только о них, потому долго недоверчиво наблюдало за очень похожим на народ Нойон существом с ящиком.
Когда однажды он заснул прямо в открытой Комнате, Нойон подобралось поближе, о, был бы острый нож, так бы и выпустило наружу всю его проклятую кровь там же – но ножа не было, а спящий казался сильным. Прокравшись к ящику, Нойон заглянуло внутрь и увидело мёртвое тело. В тот момент оно окончательно убедилось в колдовских способностях спавшего рядом мужчины: только за колдуном неотрывно следовал бы труп в ящике, повинуясь тёмным чарам.
У колдуна было до странного обыкновенное дыхание, тёплая кожа, мягкие настоящие волосы. И ещё он немного храпел во сне.
Ведьма не стала бы храпеть во сне, да и поговаривали, что ни колдун ни ведьма никогда не спят полностью, потому и ощущают любое присутствие рядом сразу же.
Может быть, он вовсе и не служит демонам. Возможно, он такой же Избранный.
А может быть, и нет.
Ответ мог дать только один способ, и Нойон не сразу решилось.
Отредактировано Noyon (01-07-2018 19:59:05)
Опустошённый до предела разум жадно втягивал те немногие крупицы информации, что были доступны из окружающей среды. Процесс шёл совершенно автоматически, на уровне инстинктов простейшего существа. Так безглазая мелкая тварь без каких-либо намёков на нервную систему улавливает крупицы соли, прежде чем стремительно уползти в безопасном направлении. Опустошённость казалась смутно знакомой, даже привычной. Стремление узнать больше, впрочем, стало чем-то новым. Или очень, очень давно забытым старым, ставшим незнакомым для разума, закостеневшего под грузом многих лет.
Впрочем, смотреть было особо не на что. Окружающая белизна помещения не отличалась богатством интерьера. Простой белый шестигранник. Такая форма казалась правильной, возможно, немного знакомой. Струящийся, кажется, прямо с потолка мягкий, ненавязчивый свет - яркий, но не настолько чтобы раздражать глаз. Проверить теорию об уходящих ввысь, в безграничное сияние, стенах не позволял ограниченный градус обзора. Пол передавал телу еле заметные вибрации, не признаки жизни причудливого существа, но размеренная работа механизма. Воздух не имел ни вкуса, ни запаха. Все органы чувств отчитывались об удивительно комфортных условиях.
Разум же медленно, но верно поглощала тревога, глубинная и необъяснимая. Стерильность стен пробуждала ещё не воспоминания, но их флер из эмоций, какого-то совершенно иррационального беспокойства, ожидания чего-то неотвратимого. От него невозможно было просто спрятаться в угол. Хотелось забраться в небольшое укромное место, темное, защищенное. В полном безмолвии стен чувство уязвимости всё нарастало, пускай здравый рассудок сообщал, что фактической угрозы нет.
Больше информации об окружении собрать не удалось, по крайней мере, в текущем положении, так что ему ничего не оставалось, кроме как сконцентрироваться на внутренних ощущениях. Потребность в самоидентификации, свойственная любому существу обладающего хотя бы зачатками разума, неумолимо становилась основополагающим мотивом. Убеждение в собственной разумности, скорее даже сверхразумности было довольно твердым. Он... Да, определенно он, никак не мог находиться здесь вечность. Что-то в этом месте вызывало некий эмоциональный отклик, но всё здесь казалось чужим. Он - чужак. Он здесь по своей воле? Если же нет, то по чьей? Если есть "сейчас" в комфорте стерильного белого, то должно быть и "раньше". "Раньше" - когда? Где? В его голове вмещалось множество слов, обрывков образов, теней эмоций, но ничто не складывалось в ясную картину, словно многослойные связи ассоциаций были разрезаны невидимыми ножницами. Слишком много вопросов, невозможно сконцентрироваться на чём-то одном.
Кто я?
Сознание в ярости металось, тщетно пытаясь зацепиться хоть за что-то знакомое. Но необъяснимая тревога сдерживала порывы заглянуть в глубины своего Я чтобы найти хотя бы подобие ответа. Слишком сильно было предчувствие того, что ответ ему совсем, совсем не понравится. Неведение есть благо. Парадоксальное убеждение для опустошённого разума, упорно ищущего выход к истине.
Кажется, это чувство одолевало его и раньше. Неужели он просыпается - а просыпается ли? - здесь не в первый, а, может, и не в последний раз?
Спустя какое-то время предаваться вопросам базовой самоидентификации стало сложно. Пусть чуть тёплый пол в теории был вполне комфортным, удобную позу принять никак не удавалось. До последнего оттягивая момент полного знакомства с собой, он вынужден был признать, что является не некоей нематериальной сущностью, витающей чуть выше уровня земли, но разумом, заключённым в вполне материальное тело. Он осмелился окинуть взором то, что разглядеть было можно, и открывшаяся картина оказалась безрадостной. Тело ничем не пахло, по крайней мере явно, в общем и целом у него ничего не болело, по крайней мере сейчас, но всё же от чувства даже не отвращения, скорее какой-то едкой горечи было никак не избавиться. Как он справлялся с этим раньше? Справлялся ли?
Всё с ним было не в порядке, но с формулировкой конкретики возникала проблема. С первыми сложностями он столкнулся при попытке покинуть помещение. В комнате было решительно нечего изучать. Стоило ему предпринять попытку исследовать одну из стен, как открылся небольшой узкий проход извне. Конечности определенно имели применение, но к передвижению по плоскости приспособлены не были. То, что можно назвать торсом, только замедляло и без того вымученное движение по гладкому полу. Уже в коридоре он полностью выдохся и дальше брал частые передышки.
Как оказалось, за проёмом его ждала всё такая же безликая белизна теперь уже казавшегося бесконечным коридора. Посредством методичного изучения он обнаружил, что рядом можно найти практически идентичные первоначальному помещению пустые комнаты, что лишь изредка отличались размерами. Некоторые из комнат не соответствовали планировке, занимая куда как больше технически возможного места. Силы на исследования оставались ограниченными, и он старался не растрачивать их на изучение помещений изнутри. Некоторые из комнат были и вовсе не доступны. Вести отчёт здесь было сложно. Потратив прилично времени, много, очень много... рел, усталость дала о себе знать.
В конце концов ему посчастливилось обнаружить комнату, которая могла представлять интерес. То, что найти её удалось как раз тогда, когда силы начали его покидать, казалось крайне подозрительным совпадением.
Это помещение отличалось более приглушённым светом и серым полом, выполненным, впрочем, из того же непонятного материала. В конце небольшой комнаты находился небольшой ступенчатый пьедестал из упругого и прохладного пластика. Сигналы, поступающие от занывших мышц и саднившей кожи, совершенно не приспособленных к такого рода нагрузкам, перекрыли тревожащее чувство того, что всё это кем-то подстроено. Возвышение оказалось на удивление удобным и, устроившись под одной из ступеней, ему даже удалось расслабиться. Впрочем, ненадолго. Голову упорно заполняли мысли, рассредоточенные, беспокойные, сбивчивые. За всё это время он не услышал ни единого звука, не считая собственного редкого кряхтения на особо сложной дистанции. Ни писка, ни шороха, ни скрипа открываемой двери, ничего. Безмолвие безликих стен с каждым релом всё поднимало уровень внутреннего напряжения. Сейчас он бы не отказался услышать хоть чей-то голос.
После непродолжительного исследования пьедестала он обнаружил в углу небольшой выступ. После нажатия на выступ его взору открылся какой-то смутно знакомый механизм, состоящий из нескольких выемок, двух широких щелей и шести одинаковых квадратных кнопок. Как он определил, после нажатии шестой кнопки доносилось короткое шуршание, за которым следовала продолжительная пауза. По окончании устройство выдавало квадратную кассету. Он знал как пользоваться этим незамысловатым механизмом, но откуда?
И он стал делать записи. Просто потому, что больше делать было нечего.
Прошли... дни? Да, пожалуй, это были дни. Он никогда не был в ладах с чувством времени. В бездействии он заставлял себя предаться сну, надеясь, что так сможет вести отсчёт. Идея о том, что сутки сменяются где-то в промежутке между процессом засыпания и последующим пробуждением казалась вполне здравой. Только спать никак не получалось. За многие релы бодрствования мозг попросту отказывался нормально функционировать, но вызывающая фоновую, постоянную тревогу звенящая пустота не позволяла так просто заснуть. Изредка сны были чрезвычайно насыщенными, да только после пробуждения голова оставалась как будто искусственно опустошённой от всяческих мыслей. А ещё сон, что-то, по идее, совершенно естественное, на уровне физиологии, казался чем-то непривычным. Связанно ли это было с твердой уверенностью в том, что с ним всё не в порядке или нет? Он не знал. По крайней мере, после десятка попыток удерживать себя в состоянии сна стало легче. Но, возможно, это было связанно со всё угасающими силами. Не какими-то внутренними запасами, вовсе нет - уже после третьего выхода с целью разведать обстановку он отбросил всякие попытки понять это место, меняющее свои структуры по мановению ока, но банальной усталостью. Хорошо, что хоть ставшая подобием убежища комната с серым полом никуда не девалась. И без того сухие губы начали трескаться, оставляя неприятный солоноватый привкус во рту. Где-то в средней части торса все сильнее стягивало слабым, но ужасно раздражающим ноющим чувством. Изредка в голове у него возникали смутно знакомые образы кажущихся невообразимо вкусными и оттого желанных яств, но вот организм, похоже, пребывал в каком-то заторможенном смятении, не в силах связать воедино тянущее чувство под ложечкой и спонтанно возникающие картины еды в оформленный голод и жажду. В какой-то момент ему стало казаться, что все эти блюда он просто видел, утоляя потребности организма какими-то иными способами. Всё это только сильнее запутывало затуманенный усталостью разум.
Когда ноющее чувство трансформировалось в вполне осязаемую боль, он обнаружил, что всё это время игнорировал ещё одну примечательность пьедестала - несколько длинных, и, сказать честно, угрожающе выглядящих трубок в панели у одной из стен. А, может, они появились за то время пока он спал? Неизвестно.
- Ноль-три-ноль. День четвертый. Наверное. Обнаружил предположительно неиссякаемый источник подачи воды и некой питательной субстанции в виде системы трубок. Вода чистая, холодная, можно пить. Одна из трубок дозирует жидкость, предположительно съедобную, но совершенно безвкусную. Утолил жажду, к питательной жидкости пока не подступаю. Не уверен, что правильно понял механизм работы - после пробы трубка была втянута обратно в стену и заменена на новую. Чувствую себя значительно лучше. Отправляюсь на разведку обстановки, хотя это имеет мало смысла. Конец записи.
Ещё одна кассета полетела в стопку. Он не мог точно сказать, для чего ему подобное бессистемное ведение записей. Желание поделиться своими переживаниями с другими, возможно будущими пленниками было точно не на первом месте. Возможно, когда-то в прошлом он вёл дневник? Записи были больше похожи на сухой отчёт. Такая отчетность успокаивала, внося хоть что-то постоянное и в какой-то мере знакомое в его существование. Собственный голос казался чужим, неправильным, слишком резким, как ни парадоксально. Но без таких монологов пришлось бы совсем тяжело.
Его ежедневная рутина не отличалась разнообразием. Прерывистый сон чередовался с продолжительными периодами бездействия, изредка прерываемыми короткими вылазками. Очень редко обнаруженные комнаты отличались некоторыми замысловатыми особенностями строения, но проникнуть в них глубже он не решался, ведомый сильнейшим желанием вернуться обратно, в свой замкнутый островок безопасности. Иногда ему и вовсе казалось, что заточение в этом безликом лабиринте продлится вечно.
Пока одна встреча не изменила всё.
Сегодняшняя вылазка выдалась на удивление безрезультативной. Практически каждый доступный из коридора проход заканчивался тупиком, так что он, честно выполнив воображаемую норму по исследованию, вернулся в исходную точку лишь чуть запыхавшимся. Был полдень, по крайней мере, ему было комфортнее так считать. В этот раз голова практически не звенела от пустоты по пробуждению. Удивительно, но в воздухе ощущалось нечто иное. На кончике языка вертелось странное слово «дух авантюризма», робкое желание, побуждающее проследовать по коридорам до конца, до изнеможения, а там будь что будет.
Он только решил было потянуться к звукозаписывающему устройство, как вдруг с ужасом осознал, что рубленный прямоугольный проход прямо перед ним попросту исчез. Его единственный путь к выходу пропал, а сам он оказался буквально замурованным в своей шестиугольной темнице. По позвоночнику пробежал неприятный холодок. Комната чуть завибрировала, и воздух, всё такой же идеально чистый, неуловимо изменился. На долю секунды его как разрядом пробило какое-то неестественное, словно навязанное извне любопытство, а солоноватый привкус во рту усилился. Со всё возрастающей тревогой он наблюдал, как в одной из стен буквально на глазах вырисовывается прямоугольный силуэт двери, а после и элегантно изогнутая ручка. Вибрации подутихли.
Дверь осторожно приоткрыли. Он так и замер на пьедестале, в неясных чувствах ожидая чего угодно.
В проёме показалось высокое существо. Первыми, что бросалось в глаза были крайне буйный волосяной покров, да что там, полноценная шерсть, целая копна густых волос и, как он заметил при дальнейшем рассмотрении, дополнительная странная конечность, немного напоминающая его собственные. Его реакция была практически мгновенной, чуть ли не автоматической:
– Стой! – в интонациях можно было прочитать явный приказ, но на деле же он банально испугался вновь остаться в одиночестве. Существо, предположительно женского пола, не выглядело агрессивным, скорее обескураженным, что давало ему самому некоторую фору. По правде говоря, несмотря на весь страх и фоновую, не утихающую тревогу, впервые завидев живое, предположительно разумное существо ему хотелось ликовать. Он был уверен в том, что принадлежит к довольно социальному виду и давно уже физически изголодался по хоть какому-то контакту.
– Кто ты? Назовись! – он, казалось, забыл что находится в куда как более уязвимом положении, фактически привязанный ко своему пьедесталу. Существо же могло попросту сбежать.
– Я… Я Семджин.
Определенно разумное. Женского пола. Всё в ней излучало растерянность. Чужой голос чудным, волшебным ручейком лился в уши, чуть скрадывая неутомимую тревожность. Голос звучал как-то совершенно иначе, непривычно, но в то же время, как ему пришлось признать, оказался гораздо приятнее его собственного. Звуки складывались в слова на родном языке, но неуловимое чувство неправильности немного мешало корректному распознаванию. Неясный укор кольнул изнутри, напоминая, что бесконечно пялиться на гостя неправильно и пора бы и ему самому представиться.
– А я... Я… – он в смятении устремил взгляд куда-то в пустоту, утонув в водовороте бессвязных мыслей и размытых донельзя образов. У него тоже должно быть имя. У всех оно есть. Но все попытки собрать из разрозненных обрывков хоть что-то внятное были обречены на провал. Будто нечто глубинное, древнее, сам фундамент разума, того самого разума, забитого кучей ненужных и глупых слов, не позволяет добраться до одного-единственного, но такого безгранично важного. Из этого омута мыслей он вытянул себя буквально силой, пытаясь отрезвить взбудораженное сознание материями более приземленного толка. Откуда она пришла? За всё это время ему не встречалось ни единой живой души, только комнаты, безликие комнаты и коридоры, заполненные белым ничем. Это существо такой же пленник обстоятельств, что и он сам? У неё есть имя. Она его помнит. Слишком много вопросов. Ему невыносимо хотелось разом вывалить на и без того обескураженную девушку их все.
– Откуда ты пришла? Все комнаты пусты. – всё это казалось более чем подозрительным. Это место, этот лабиринт фактически выплюнул в его жизнь это существо, очевидно, знающее гораздо больше, чем может показаться. Растерянность – да и что с того, вдруг наигранная? Нет, она не введёт его в заблуждение! Нельзя терять бдительность! – Ты знаешь своё имя. Ты пришла извне. Ты связанна с этим местом? Как? Отвечай!
От этих вопросов, нет, требовательного рявканья, существо, похоже, окончательно смутилось и еле удержалось от того, чтобы сделать шаг назад. Слова складывались в приказы сами собой, естественно и непринуждённо, но в то же время пугали. Ощущение чужеродности собственного голоса гораздо слабее проявляло себя в записях монологов, теперь же ему казалось, будто он всего лишь наблюдатель, лишь частично контролирующий речевой аппарат. Но ведь он хотел именно этого? Допроса? Неужели он не контролирует и собственный разум, а, если так, что вообще осталось?..
– Я не знаю, как сюда попала… Очнулась здесь. Не помнила даже имени. Что-то вернулось. Воспоминания.
Не следовало на неё так накидываться. Возможно, она такой же узник лабиринта, как и он, собирающий самого себя по кусочкам. Пускай и с большим успехом. Неужели он разучился разговаривать за эти дни? И если так общаться не правильно, то как правильно? Он забыл или никогда и не знал?
– Стойте… Вы не помните свое имя?
– Имя? Да. Да... Оно есть у всех. Я могу вспомнить лишь цифры, очень важные, но... – он раздраженно замотал головой, как бы откидывая неверное предположение. В его голове был так много всего, бессмысленные номера, коды сложного состава, которые и произнести-то было невозможно. Генетический вариант, идентификационный код, какие-то постоянные координаты, всё это казалось таким важным поначалу, но на деле не имело никакой ценности. Ничто из этого не определяло его самого. – Нет, нет, они не могут быть именем. Не могу его найти. Давно забыл. – на время запутавшись в собственных мыслях, он беззвучно двигал губами, будто пытаясь добыть нужное из воздуха. Да кому вообще придёт в голову считать себя набором цифр? Все эти сменяющиеся одной-двумя буквами коды лишь ярлыки. Нет. Всегда был только он. Он и остальные. – Но я должен вспомнить. Ты! Ты помнишь больше. Кто... Я?
Его, практически не отдающего себе отчёта, буквально подкидывало на дьявольских горках. Вот он менторским тоном проводит допрос существа, что если не сильнее, то уж точно проворнее и быстрее его самого, а вот умоляюще вглядывается в эти янтарные глаза с надеждой ухватиться хотя бы за что-то.
– Я не знаю кто ты, я впервые тебя вижу. Насколько я помню…
Он мысленно махнул на ничего не ведающую девушку рукой. Надеясь на хоть крохотную зацепку, он вынужден был признать, что от такого же пленника ему ничего не добиться. Да и правда, откуда ей знать? Выбор слов, впрочем, немного настораживал. Чувство некоторой… вторичности периодически являлось и ему, словно вся эта потеря памяти случалась с ним и ранее, возможно, в совсем другое время и в совсем другом месте.
Повисла неловкая тишина, которую захотелось поскорее заполнить. Похоже, от него настороженно ожидали следующего хода. Какая-то часть его робко напоминала о том, что, возможно, стоит попытаться замять своё недавнее поведение, снять градус напряжения и… А, впрочем, он понятия не имел, как это правильно делать, так что решил перейти к более внимательному изучению своего новоприобретённого собеседника. После непродолжительного разглядывания существа что, казалось, состоит из одних только пёстрых полосок, он пришёл к незамысловатому выводу:
– Ты выглядишь не так как я.
Устремив настороженный взгляд единственного глаза, он ожидал весьма развернутый ответ, предполагая пролить свет не только на происхождение существа, но и возможно получить описание себя со стороны. По правде говоря, он имел смутное представление собственного вида, обладая совершенно никакой гибкостью. Место не располагало мало-мальски зеркальными поверхностями. По правде говоря, до последнего момента оно вообще почти ничего не располагало.
– Со мной что-то не так?
– Да. Ты не как я. Ты неправильная. – он сделал паузу, пытаясь сформулировать объяснение хотя бы для себя. И потерпел неудачу. Основной характеристикой, как ему казалось на первый взгляд, было наличие у существа густой шерсти. У него же самого шерсти не было. Наверное. Зачем в этом месте такой волосяной покров? Не греет, только собирает телесные жидкости. Не функционально. А ещё шерсть вызывает ассоциации с пушистыми мелкими тварями. Неразумными, а, значит, не такими как он. Её голова, возможно, содержит меньше слов. Он не был уверен в том, что это плохо. Громоздкие слова и цифры в его голове только мешались. Возможно, поэтому-то существу и удалось вспомнить своё имя? Непонятно.
– Я неправильная?!
С другой стороны… С другой стороны, тело девушки было явно более приспособленным к перемещению в пространстве. А ещё оно было симметричным. Умеренно длинные, пропорциональные торсу конечности потенциально позволяли преодолевать большие расстояния. Такими темпами она могла обойти уже сотню комнат. Девушка просто стояла, изменив позу на несколько более агрессивную, но в её силуэте уже можно было угадать грацию. Грацию хищника Назначение пятой конечности, впрочем, оставалось неясным.
– Я абсолютно правильная!
– Или это со мной что-то не так? Я не в порядке? Нет, не может быть такого. Нет. Не знаю.
Искреннее возмущение существа волновало его, погруженного в размышления, крайне мало. В одном она была совершенно права. Несмотря на излишне буйный рост волосяного покрова, создающего ассоциацию с каким-то смутно знакомом ушастым зверем, существо отличалось поразительной целостностью. Слаженные, легкие движения, гармоничные формы, подходящий голос. Про себя же он такого сказать не мог. Чувство неправильности въелось глубоко в подкорку, оставляя с неугасающим чувством лишения чего-то чрезвычайно важного.
Было ещё кое-что. Сейчас, под взором девушки, чувство небезопасной открытости сменилось довольно странной убежденностью в том, что сейчас он пребывает в совершенно неподобающем виде. Не то, чтобы он нуждался в прикрытии выборочных частей тела тканью. Это не имело смысла, ведь в помещении сохранялась неизменная комфортная температура. А ещё эта убежденность странным образом резонировала с чувством собственной неправильности в целом. Что его интересовало на практике, так это то, откуда ей удалось добыть подобные элементы облика. То, что они являлись частью организма существа, было весьма маловероятным.
– На тебе... Вещи. Одежда. Но все комнаты пусты. Где ты её нашла? Здесь ничего нет.
– Комнаты… Они не всегда пусты. Здесь можно найти все необходимое… Многое из необходимого… Если захотеть. Подумать об этом. Еду, одежду, лекарства… И не спрашивай меня, откуда все это берется. Я не знаю. Просто появляется и все.
Он окинул сбивчивого рассказчика крайне скептическим взглядом и уже готов был начать спорить, но тут его осенило. Это кажущееся фантастикой объяснение необычайно ровно накладывалось на всё необъяснимое с чем ему уже пришлось столкнуться. Взять то же кассетное устройство записи звука с отчего-то знакомым принципом работы. Оно, похоже, появилось для удовлетворения потребностей, только вот не физических. Без этих несчастных кассет, вполне возможно, ему предстояло пережить эту встречу в куда как более скверном расположении духа. Про появившиеся по мановению ока средства по избавлению от базовых нужд и говорить было нечего.
У него появилась Идея.
– А как надо, ну… Правильно захотеть?
Отредактировано Klinus (18-07-2018 21:51:32)
Она сощурилась, словно так смогла бы зафиксировать образ того, кто стоял перед ней. Восприятие путалось: чего-то не хватало, что-то не накладывалось верным образом, не составляло картинку нужной глубины, нужной размерности. Она потёрла виски пальцами, поморгала.
И попробовала разглядеть встреченного ей ещё раз, вдумчиво и старательно анализируя его внешность. Склеивая её с ментальным образом.
Волосы короткие, светлые. Непослушные, немного взлохмаченные.
Немного выше её ростом. Тёмного пурпурного оттенка брюки, ботинки на шнуровке, свитер поверх рубашки – чуть светлее брюк. Рукава небрежно закатаны, виднеются белые манжеты и воротник.
Оттенок – именно этот, глубокий тёмный пурпур, на грани с чёрным, – что-то говорил ей, она совершенно точно видела его раньше – и не просто видела, он имел значение. Так же, как имели значения цвета её собственной одежды.
Очередной клубок смыслов начал всплывать на поверхность, отвлекая от разглядывания незнакомца, и она вновь сосредоточиталась на простых визуальных образах.
Допустим, его глаза. Карие, ясные. Взгляд цепкий, сосредоточенный. И при этом в ментальной сфере ощущалась явная растерянность, озадаченность.
В ментальной сфере верной комплексности. Она не могла определить, что именно казалось верным – не хватало базы, точки отсчёта, чего-то для сравнения. И всё же база существовала, хранилась где-то среди невидимых, неощутимых, но присутствующих в её разуме осей координат.
Она сделала шаг ближе и облизнулась. Можно было бы коснуться сейчас его разума и потребовать ответов на вопросы. Кто она, где она, зачем она здесь. Вот только даже поверхностной информации хватало для того, чтобы понять: он не знает.
И, возможно, воспримет попытку контакта как агрессию. Где-то в глубине её разума шевельнулось нечто: клубок знаний, опыта, умений. Она даже как будто поймала какие-то имена, и не только – связала их с лицами, образами. Ключевые слова, правильные мысли, верная структура разума – всё это как будто позволяло ей отмыкать новые и новые двери собственной памяти, всё ещё путаной, но теперь куда менее пугающей.
Контакт, агрессия, противодействие.
Щиты, замки, защита и атака.
И что-то ещё, здесь крылось нечто другое, нечто важное, но пока что слишком размытое и туманное.
Она почесала затылок, поймала себя за кончик косы, заплетённой в сложную прическу и недовольно подергала.
— Привет. Кто ты?
Пока незнакомка разглядывала его так, словно глаза видели мир нечётко, потирала виски, часть его сознания интуитивно легко скользнула по границе её ментальной сферы. Мгновением позже он вспомнил, что многих так касался, но мало кто замечал, почти для всех его прикосновение где-то на пределе ощутимого. Касался даже после того, как старшие ему выговорили, напомнив о вежливости, о том, что и как принято, о важности соблюдения традиций. О, традиции в его мире важны, практически незыблемы. Следовать установленным порядкам ему бывало не по душе.
Нащупывая детали, воспоминания цеплялись одно за другое, сплетались, упорядочивались. Связи меж ними крепли, восстанавливая свою прежнюю структуру. Положение начало выглядеть менее отчаянным, но перестать беспокоиться, будет ли память полностью прежней, не получалось.
Он отодвинул весь процесс целиком на более глубокий уровень обработки, в не сейчас – сейчас только она.
Промелькнуло впечатление резонанса, такой ему знаком. От прикосновения к разуму девушки раздробленная мозаика знаний продолжила чиниться как-то быстрее, или так только показалось? Насколько такое возможно в принципе? Само по себе ментальное взаимодействие, может и нет, а вот та суть, которую оно отразило, возможно... Он размышления и об этом сдвинул на другой уровень, разберётся позже.
Сейчас только суть. Её Суть. Суть заключавшую в себе факт их принадлежности к одному миру целиком и полностью, к одной расе живых существ.
На мгновение он показался себе из-за этого неисчислимо древним.
Отклик памяти оказался объёмным, насыщенным, с характером определённо личным. Не таким личным, как рисунок на стене в комнате за его спиной, и не настолько близким, как тот, что содержал в себе образ существа с именем Сэтарлонэкс. Имя, которое он вспомнил первым, теперь изменилось и не смотря на это осталось правильным.
В некотором особом отношении эта девушка – понятие. Как бы вторая часть понятия, потому что частей две. Нечто утраченное и возвращённое, но не буквально, метафорически. В понятии ли была ценность, в ней ли самой, или в том и в другом. Слишком размыто. Что-то вроде того, да... С этим смыслом он испытал в определённой мере идентичность, но выразить точнее сейчас был не в состоянии. Очертания в памяти вырисовывались лишь двумя-тремя штрихами, связи ещё не нашли нужных опор для завершённости.
Ещё она...
Младшая.
Совершенно точно он ощущал разницу в длительности таймлайна своего и её, совсем не большую, хотя внешне она выглядела чуть старше. В его... в их мире внешность не всегда имела прямую взаимосвязь с возрастом, чаще не имела совсем. Со временем возраст отражали глаза и... что-то связанное с изменчивостью в форме. То, что он ещё не вспомнил, но оно являлось важной чертой, определяющей, уникальной, свойственной им обоим. Не просто свойственной – обладавшей одним и тем же порядковым значением.
“Пожалуй, это можно было бы представить числом. Впрочем, выразить числами можно что угодно...”
Одновременно другая часть его сознания, не занятая размышлениями и сборкой мозаики, рассматривала и анализировала каждую в отдельности деталь облика незнакомки, ища что-то узнаваемое или признак узнавания. Ростом пониже его, стройная, худощавая. Зеленовато-голубые глаза внимательно скользили по нему изучающим взглядом.
Её пиджак с длинными рукавами и брюки в тон цвета красного вина, оттенок красивый, и ей идёт. На его вкус довольно изящного кроя одежда и сапоги со шнуровкой высотой до колен выглядели удобно. Он ценил удобство и красоту вещей, разных вещей...
Она подмечала и сравнивала и... соединяла. Он понял, почему девушка щурилась и моргала чаще необходимого – она синхронизировала. С её зрением всё прекрасно, какое-то мгновение ей почему-то было некомфортно воспринимать его физическую и ментальную форму как единое целое.
Её взгляд на долю микроспан замер, словно она отвлеклась от него и заглянула внутрь себя. Цвет причина. Совпадение ли? Для неё в цвете есть какая-то особенность, и он помнит, что есть особенность в сочетании цветов, своё определяющее значение, но память молчит, не отзываясь даже чем-то зыбким.
Без сомнений, она почувствовала его, увидела в нём отражение чего-то ей знакомого, но к его разуму не прикоснулась, почему – уверенности у него не было. Им обоим очень не по себе. Могла решить, что он расценит желание контакта негативно и проявить осторожность, последнего ему объективно недостаёт. Заглядывать глубже в её сознание он не стал, невежливо, да и нужды крайней нет.
Уложенная в бублик коса несколько растрепалась, девушка подёргала её за кончик, недовольна. Должно быть, она часто недовольна.
У её голоса хорошее свойство, его тембр не раздражает.
Словно большой фрагмент движущегося калейдоскопа занял правильное положение. По ту сторону двери он своего имени не помнил, а теперь это изменилось .
— Ингран. А ты?
Случайно ли рядом с ним оказалась она? Что-то значила именно она? Кто те другие, кого он также здесь почувствовал?
“Часть головоломки Сэтарлона? И что, если нет?”
Его не оставляло смутное подозрение.
[AVA]http://ipic.su/img/img7/fs/Ingranel.1542304575.jpg[/AVA]
Всё это было странно. Донельзя странно. Непонятно. Необъяснимо. Это место воплощало неправильность, дразнило разум, пугало, вызывало мурашки, не смотря на видимую безопасность и заботу о здоровье. Семджин помнила, что лабораторных мышей тоже кормят.
Здесь ничему не стоило верить, любая дверь, даже знакомая, могла привести совсем не туда, куда ожидалось. Никакой стабильности, кроме постоянного непонимания. Но правила игры были и, вероятно, одни для всех. Один из фактов, что она здесь не одна и радовал и пугал одновременно.
Это существо, можно ли его назвать человеком? Наверное да, если под этим понятием рассматривать нечто большее, чем один вид с одной планеты. Для Семджин это слово включало все разумные и, как минимум, гуманоидные виды. Насчёт негуманоидных она немного сомневалась. И вот он... Не помнит своё имя. Семджин верила, что это так, врать смысла не было, она сама через такое прошла. Что-то с ним было не так, и Семджин не могла понять, что именно. И дело не во внешней форме, вовсе нет. Он завил, что она не такая.
Почему? Он... Казалось, пытался быть дружелюбным и был рад встрече, Семджин решила, что он действительно рад, но.. Он боялся её? Потому что она другая? Семджин не знала. В его голосе она услышала и сталь, что напугала её. Голос, привыкший не просто командовать, а к тому, что ему подчиняются, не задавая вопросов. Она сама едва не поддалась этой власти и, наверное, если бы он захотел, если бы не что-то ещё, отразившаяся нотка дружелюбия, и растерянности, устояла бы она? Ответ на этот вопрос она не могла дать даже самой себе.
Испытывал ли он тоску по социуму? В этом Семджин не сомневалась, но реакция на её внешность. Могло ли быть так, что он никогда не видел иных разумных видов? Нет, ей так не показалось, может он просто слишком долго был один. Сплошные догадки.
Похоже, он не привык задавать вопросы, но этот был слишком важен, слишком жизненным.
— Я... — не знаю, — произнесла Семджин, она действительно никогда не задумывалась над этим вопросом, просто принимала как данность этого места, непреложный факт, столь же странный, как оно само.
— Но они, это место, я не знаю, правда не знаю, дают всё необходимое для более или менее комфортного существования, кроме свободы и объяснений, — плечи девушки поникли, — Там много комнат, но все они... странные. Никакого постоянства. Никогда не знаешь, что за дверью, даже если открывал её пять минут назад. Я искала выход, долго искала, здесь нет времени, нашла тебя. Быть может... Есть и другие?
— А захотеть, — Семджин вернулась к изначальному вопросу, хорошенько его обдумав, — Обычно просто знаешь, что тебе нужно больше всего, наверное так. Ощущаешь потребность в чём-то необходимом и всё, оно просто появляется и всё. То, к чему ты привык, наверное, в чём действительно нуждаешься. Не знаю. Наверное так.
Искоса, соблюдая приличия, она рассматривала своего нового собеседника, а может и товарища. Всё же, они были здесь заперты давно, не удивительно, что первая встреча родила в обоих напряжение, думала она, надеясь, что они как минимум поладят друг с другом. В таком месте было необходимо не одиночество...
— А может мы потому и встретились? — осенило Семджин, — Потому что мы оба думали об этом? Что нам нужен кто-то живой здесь? Кто-то, с кем можно разговаривать, что бы не сойти с ума?
Никакой конкретики ответ девушки не давал. Какая досада. Он бы не отказался от строгой, выверенной инструкции — четвёртую конечность слева поднять под углом строго тридцать восемь градусов, дважды выдохнуть, вообразить большой синий круг — или что-то вроде. К инструкциям он привык. Привык безропотно подчиняться приказам. Вот только кто те, другие, о которых она говорила? Конечно, чисто статистически, исходя из знакомства с существом по имени Семджин, можно было предположить, что здесь были и другие, но вновь, вновь никакой определённости. Он вдруг на миг представил, что где-то в коридоре так же уныло, как и он, ползает кто-то из "его" других, но этот образ быстро смылся.
Пропуская мимо ушей обрывки фраз, он всеми силами сконцентрировался на неком аморфном, неопределённом средстве для передвижения. К большому удивлению, на несколько секунд в голове устойчиво задержался образ стройных ножек Семджин. Вот ноги, допустим, очень эффективное средство передвижения, пускай он и не питал надежд на то, что вдруг чудом обнаружит себя с ногами, готовыми пуститься галопом по белоснежным коридорам. Вперёд, навстречу свободе!
Он неуверенно приоткрыл глаз и с глубочайшим удивлением узнал перед собой средство передвижения. Неказистая, не доходящая девушке и до пояса, серая металлическая машина. Она казалась ужасно примитивной, поднимая из памяти такие слова как "прототип". Но ему было не на что жаловаться, лучше уж пускай стальные колёсики выполняют работу, чем стёртая до мозолей кожа.
— Ага! — не сдержав ликования, он быстро пришёл в себя и сразу с подозрением спросил. — Вот как оно здесь оказалось? Ты! Ты видела?
Растерянное выражение лица девушки говорило само за себя. Она, должно быть, сморгнула, отвлеклась, пока машина... А что машина? Прямо с неба и свалилась? Да нет же, он услышал. Выдвинулась как панель? На это время надо. Нет, примитивное устройство, казалось, было здесь всегда. Недолго думая, он не без усилий перебрался на сидение. Машину, казалось, соорудили точно под него — одна из конечностей нащупала примитивные рычажки в вполне удобном положении.
С удовлетворением оглянувшись, он устроился поудобнее. Так-то лучше.
— Ничего подобного. Я ни о каких хвостатых да полосатых жив... Формах жизни не мечтал. Да и с чего бы? Значит, ты никак не можешь быть плодом моего во-о-ображения. Да. — тут он на секунду замешкался, удивляясь что непривычной конструкции, слетевшей с его уст, что смыслу сказанного.
Устройство передвижения, на котором он сейчас так вольготно разлёживался, было вполне материально и, одновременно, никак не могло существовать ещё с десяток рел назад. Но он быстро откинул метафизические сомнения.
— А я-то уж тем более ничейный и не плод! Я думал о чём-то, — чём-то размытом, неуловимом, таком, что он и сам для себя пока не мог сформулировать. — Но это моё личное дело.
Это что-то неуловимое тот час подтолкнуло его принять максимально устремлённое положение тела, насколько то позволяла ситуация. Освоив рычажки машины практически мгновенно, интуитивно, он как-то автоматически выдал одно слово, которое, после недолгих размышлений, принял каким-то немного абсурдным.
— Пошли.
Их, уже было настроившихся на долгие скитания по безликим коридорам с такими же бесконечными однообразными комнатами, ждал сюрприз. Дверь-то была, да только одна, так что особого выбора у них не было.
В первую очередь, в комнате наполняло очень много вещей. По сравнению с предыдущими помещениями, которыми он обнаружил, она была прямо-таки захламлена. Этот интерьер, с одной стороны, такой непривычный, новый, чуждый, поразительно шедший врознь с монотонным постоянством белых комнат, казался приятнее. Теплее. Можно сказать, что в нём жили, и, судя по некоторой обветшалости, жило не одно и не два поколение.
Колькотар, сиена в неуловимо пахнущих далёким лесом деревянных полках, фалу и золото в декоре, приглушённое теперь буйство красок в потрёпанном коврике... Странно. Разум услужливо вытаскивал нужные слова-ассоциации для таких вещей как портьеры — да кому они, собственно, нужны, эти портьеры? А такой простой, базовый вопрос "кто я?" оставлял за собой лишь туманную тишину.
И только нервирующе-нерегулярное, странное тиканье портило всю идиллию, так и застревало в ушах назойливым стрекотом. Источник тиканья нужно было изучить, но первым делом их привлёк стол из того же массива дерева, что и всё остальное в этой комнате. Девушка-пришелец заинтересовалась серией рамок, и, вроде, бросила какой-то комментарий, но всё проходило мимо его ушей. Он, как зачарованный, смотрел на пресс-папье, и его рука невольно потянулась к камню. Причудливые, космические узоры на даре из недр земли завораживали, притягивали.
Матовая прохлада азурмалахита, руками обточенный идеал рельефа вызвали странное, доселе неизвестное, а, может, давно забытое чувство. Кончики пальцев ударили маленькие, невидимые молнии, а кисть свело судорогой. И, на мгновенье, всё пропало — и стол, и стеллажи, и вся комната — остались лишь он и камень. Сознание взорвалось целым букетом, нет, не воспоминаний, ощущений, пережитых всех за разом. Было золото, бронза, раскалённый метал, деревянная стружка, зависшая в воздухе, стук молотков, окрики, капля солёного пота губах...
Он часто-часто заморгал от чего-то слишком влажным глазом. Всё закончилось. Слух постепенно к нему возвращался, Сэмджин о чём-то его настойчиво спрашивала.
— А?
Камень. Просто камень.
Он резко отдёрнул руку с пресс-папье и вздрогнул от неожиданного звука.
Тиканье ещё можно пережить. Но, как обнаружилось, без какой-либо системы из часов периодически выпрыгивала деревянная птичка, ухала и исчезала. Один раз она выскакивала практически не останавливаясь, раз пять. С этим надо было что-то делать.
Тогда же и обнаружилось, что дверь, совсем не примечательная, обыкновенная дверь, слилась в своей стилистике с интерьером и находилась, если прикинуть, в нескольких километрах от стола. Нонсенс! Но так и было. Девушка могла бежать хоть до упаду, а он мог катиться в своей машине хоть до бесконечности, пока не затечёт конечность на рычажке — но они не могли приблизиться к противоположной стене ни на миллиметр.
Снова в заточении. Да ещё и птица эта.
— Так больше нельзя, — раздражённо пробурчал он себе под нос и в конце-концов поехал разбираться с злополучными часами. — Невозможно же находиться! Вот бы достать эту кукухалку, да...
Девушка, очевидно, знакомая с птицей, вернее, с тем, что та имитировала, что-то добавила, но он её проигнорировал. Всё его внимание было сосредоточено на часах. Покорячившись и так, и этак, ему всё же удалось открыть заднюю дверцу не выламывая. Всего-то надо было задействовать две руки, кои у пушистой инопланетянки и были.
На периферии зрения он, кажется, уловил, будто заветная дверь придвинулась. На метр, не более, мизер.
Странные, конечно, были часы, очень странные. Кому вздумалось делать шестьдесят делений, тогда как релов пятьдесят? И самих часов-индикаторов от чего-то было не то двенадцать, не то двадцать четыре, что не имело никакого смысла. Не логично. Не рационально! Вот он и задался вопросом вслух... Но девушку, похоже, всё устраивало. Вот ей-то казалось, что всё правильно. Ну да, ходит тут, хвостом своим машет, вроде и разговаривать умеет, а на деле простейших истин не знает. В нём закипало раздражение, какое-то глубинное, животное, на грани с яростью.
— Неправильно тебе кажется!
Собственный голос, непривычно резкий, чуть ли не скрежещущий, эхом отозвался от всё отдаляющихся стен. Он невольно съёжился и мгновенно притих, будто бы сейчас этими простыми тремя словами лично отодвинул желанный выход, выход из этой уютной клетки. Он, вроде как и с искренним интересом, а вроде бы и с каким-то тайным желанием спрятаться подальше от этих осуждающих стен, принялся копаться в механизмах часов. Картина вырисовывалась невеселая.
— Ладно. Эту треклятую машину нельзя уни... Уни.. Разбить. Но починить, починить ведь можно? — он с надеждой взглянул на Семджин и продолжил, уже увереннее. — Но нужны инструменты.
<tab>Единственный глаз покосился на один из дальних секторов стеллажей, где виднелся увесистый прямоугольный объект. Рука тут же указала на него.
— Достань.
Повисла пауза. Он весь словно сморщился в интенсивном мыслительном процессе и, наконец, выдал — тихо, неуверенно, совсем не как обычно — смакуя непривычное слово.
— Пожалуйста?
Дверь придвинулась к ним на милю.
В одном он был абсолютно уверен — кем бы он не был при жизни, этот "кто-то" явно не был часовщиком. Разбираться приходилось с нуля. Некоторые базовые навыки, вроде работы с винтиками, проступали эхом на поверхности разума. Но работать в основном приходилось методом проб и ошибок. Большой потрёпанный том как нельзя кстати оказался подробным описанием ремонта злополучных часов (с иллюстрациями!), но вот незадача — книга была написана какой-то ветвистой тарабарщиной. Это никак не могло быть совпадением, но задаваться вопросами о том, кто и как подготовил для них такую изощрённую ловушку мешал, как не странно, азарт. Работать, да как можно скорее, чтобы узнать, что кроется теперь там, за дверью.
Может, его конечности и были совершенно неприспособленными для передвижения, зато с разнообразными отвёртками, добытыми усилиями Семджин с верхних, недосягаемых для него полок, они управлялись с большей ловкостью. Но одним вскрытием внутренних механизмов часов не обошлось, надо было его ещё наладить. Здесь в ход пошли острогубцы, обнаруженные где-то под ковром, пальца и продолжительное напряжение ума, силившегося понять развёрнутые иллюстрации без каких-либо вменяемых опознавательных знаков.
Вольготно пользуясь транспортными услугами прыткого существа, к самому процессу ремонта он её, в общем-то, не допускал. До того момента, пока работа не была почти полностью закончена — осталось только зафиксировать рычаг и выяснить причину некорректного движения шестерёнок. Там, в глубине явно что-то застряло, но сколько он не пытался разглядеть помеху и ухватить щипцами, ничего не получалось. Долго ему пришлось безрезультатно копаться внутри, пока не почувствовал на себе немой взгляд инопланетянки, а позже и предложение помощи.
Помочь? Ему? Её дело — бегать по комнате, лазить по стеллажам и прочий тяжёлый, неквалифицированный труд. Он же был выше. Он уже, считай, стал мастером. Его дело тонкое, но важное. Да, может, глаз у существа будет более зорким, а он, так и быть, сможет убрать помеху следуя указаниям, но... А что, если ошибется? Да разве же можно доверить такое, да не себе? Нет! Неуклюжие короткие пальцы существа ещё чего дрогнут. Нет, вполне возможно, оно самовольно саботирует процесс! Вся его работа, все усилия, всё это время — насмарку. Нельзя доверять!
Но цель... Цель была так близка. До двери всего ничего. Просто поставить на место пару шестерёнок. Почему бы, собственно, и не довериться? Да какие у девушки могут быть причины для предательского разрушения? В конце-концов, она такой же узник положения как и он. Чем лучше его всё такие же обречённые на провал попытки? Чем он лучше?
А какие мысли сейчас мелькают в голове Семджин, пока он всё тянет и тянет время, оставляя её без ответа?
Он молча отступил, давая проход.
Странно, но вдвоём им действительно удалось извлечь застрявший предмет. Им оказался мелкий тусклый то ли кристалл, то ли просто кусок стекла, случайно откинутый куда-то вдаль.
Воздух в комнате каким-то неуловимым образом переменился.
Отредактировано Klinus (17-11-2018 17:50:11)
Она сощурилась, словно так смогла бы зафиксировать образ того, кто стоял перед ней. Восприятие путалось: чего-то не хватало, что-то не накладывалось верным образом, не составляло картинку нужной глубины, нужной размерности. Она потёрла виски пальцами, поморгала.
И попробовала разглядеть встреченного ей ещё раз, вдумчиво и старательно анализируя его внешность. Склеивая её с ментальным образом.
Волосы короткие, светлые. Непослушные, немного взлохмаченные.
Немного выше её ростом. Тёмного пурпурного оттенка брюки, ботинки на шнуровке, свитер поверх рубашки – чуть светлее брюк. Рукава небрежно закатаны, виднеются белые манжеты и воротник.
Оттенок – именно этот, глубокий тёмный пурпур, на грани с чёрным, – что-то говорил ей, она совершенно точно видела его раньше – и не просто видела, он имел значение. Так же, как имели значения цвета её собственной одежды.
Очередной клубок смыслов начал всплывать на поверхность, отвлекая от разглядывания незнакомца, и она вновь сосредоточилась на простых визуальных образах.
Допустим, его глаза. Карие, ясные. Взгляд цепкий, сосредоточенный. И при этом в ментальной сфере ощущалась явная растерянность, озадаченность.
В ментальной сфере верной комплексности. Она не могла определить, что именно казалось верным – не хватало базы, точки отсчёта, чего-то для сравнения. И всё же база существовала, хранилась где-то среди невидимых, неощутимых, но присутствующих в её разуме осей координат.
Она сделала шаг ближе и облизнулась. Можно было бы коснуться сейчас его разума и потребовать ответов на вопросы. Кто она, где она, зачем она здесь. Вот только даже поверхностной информации хватало для того, чтобы понять: он не знает.
И, возможно, воспримет попытку контакта как агрессию. Где-то в глубине её разума шевельнулось нечто: клубок знаний, опыта, умений. Она даже как будто поймала какие-то имена, и не только – связала их с лицами, образами. Ключевые слова, правильные мысли, верная структура разума – всё это как будто позволяло ей отмыкать новые и новые двери собственной памяти, всё ещё путаной, но теперь куда менее пугающей.
Контакт, агрессия, противодействие.
Щиты, замки, защита и атака.
И что-то ещё, здесь крылось нечто другое, нечто важное, но пока что слишком размытое и туманное.
Она почесала затылок, поймала себя за кончик косы, заплетённой в сложную прическу и недовольно подергала.
— Привет. Кто ты?
Пока незнакомка разглядывала его так, словно глаза видели мир нечётко, потирала виски, часть его сознания интуитивно легко скользнула по границе её ментальной сферы. Мгновением позже он вспомнил, что многих так касался, но мало кто замечал, почти для всех его прикосновение где-то на пределе ощутимого. Касался даже после того, как старшие ему выговорили, напомнив о вежливости, о том, что и как принято, о важности соблюдения традиций. О, традиции в его мире важны, практически незыблемы. Следовать установленным порядкам ему бывало не по душе.
Нащупывая детали, воспоминания цеплялись одно за другое, сплетались, упорядочивались. Связи между ними крепли, восстанавливая свою прежнюю структуру. Положение начало выглядеть менее отчаянным, но перестать беспокоиться, будет ли память полностью прежней, не получалось.
Он отодвинул весь процесс целиком на более глубокий уровень обработки, в не сейчас – сейчас только она.
Промелькнуло впечатление резонанса, такой ему знаком. От прикосновения к разуму девушки раздробленная мозаика знаний продолжила чиниться как-то быстрее, или так только показалось? Насколько такое возможно в принципе? Само по себе ментальное взаимодействие, может и нет, а вот та суть, которую оно отразило, возможно... Он размышления и об этом сдвинул на другой уровень, разберётся позже.
Сейчас только суть. Её Суть. Суть заключавшую в себе факт их принадлежности к одному миру целиком и полностью, к одной расе живых существ.
На мгновение он показался себе из-за этого неисчислимо древним.
Отклик памяти оказался объёмным, насыщенным, с характером определённо личным. Не таким личным, как рисунок на стене в комнате за его спиной, и не настолько близким, как тот, что содержал в себе образ существа с именем Сэтарлонэкс. Имя, которое он вспомнил первым, теперь изменилось и не смотря на это осталось правильным.
В некотором особом отношении эта девушка – понятие. Как бы вторая часть понятия, потому что частей две. Нечто утраченное и возвращённое, но не буквально, метафорически. В понятии ли была ценность, в ней ли самой, или в том и в другом. Слишком размыто. Что-то вроде того, да... С этим смыслом он испытал в определённой мере идентичность, но выразить точнее сейчас был не в состоянии. Очертания в памяти вырисовывались лишь двумя-тремя штрихами, связи ещё не нашли нужных опор для завершённости.
Ещё она...
Младшая.
Совершенно точно он ощущал разницу в длительности таймлайна своего и её, совсем не большую, хотя внешне она выглядела чуть старше. В его... в их мире внешность не всегда имела прямую взаимосвязь с возрастом, чаще не имела совсем. Со временем возраст отражали глаза и... что-то связанное с изменчивостью в форме. То, что он ещё не вспомнил, но оно являлось важной чертой, определяющей, уникальной, свойственной им обоим. Не просто свойственной – обладавшей одним и тем же порядковым значением.
“Пожалуй, это можно было бы представить числом. Впрочем, выразить числами можно что угодно...”
Одновременно другая часть его сознания, не занятая размышлениями и сборкой мозаики, рассматривала и анализировала каждую в отдельности деталь облика незнакомки, ища что-то узнаваемое или признак узнавания. Ростом пониже его, стройная, худощавая. Зеленовато-голубые глаза внимательно скользили по нему изучающим взглядом.
Её пиджак с длинными рукавами и брюки в тон цвета красного вина, оттенок красивый, и ей идёт. На его вкус довольно изящного кроя одежда и сапоги со шнуровкой высотой до колен выглядели удобно. Он ценил удобство и красоту вещей, разных вещей...
Она подмечала и сравнивала и... соединяла. Он понял, почему девушка щурилась и моргала чаще необходимого – она синхронизировала. С её зрением всё прекрасно, какое-то мгновение ей почему-то было некомфортно воспринимать его физическую и ментальную форму как единое целое.
Её взгляд на долю микроспан замер, словно она отвлеклась от него и заглянула внутрь себя. Цвет причина. Совпадение ли? Для неё в цвете есть какая-то особенность, и он помнит, что есть особенность в сочетании цветов, своё определяющее значение, но память молчит, не отзываясь даже чем-то зыбким.
Без сомнений, она почувствовала его, увидела в нём отражение чего-то ей знакомого, но к его разуму не прикоснулась, почему – уверенности у него не было. Им обоим очень не по себе. Могла решить, что он расценит желание контакта негативно и проявить осторожность, последнего ему объективно недостаёт. Заглядывать глубже в её сознание он не стал, невежливо, да и нужды крайней нет.
Уложенная в бублик коса несколько растрепалась, девушка подёргала её за кончик, недовольна. Должно быть, она часто недовольна.
У её голоса хорошее свойство, его тембр не раздражает.
Словно большой фрагмент движущегося калейдоскопа занял правильное положение. По ту сторону двери он своего имени не помнил, а теперь это изменилось .
— Ингран. А ты?
Случайно ли рядом с ним оказалась она? Что-то значила именно она? Кто те другие, кого он также здесь почувствовал?
“Часть головоломки Сэтарлона? И что, если нет?”
Его не оставляло смутное подозрение.
— Линнерланентерар. Линнер, – не задумываясь, ответила Линнер и едва не скривилась от боли: осколки калейдоскопа её памяти вновь перемешались в голове и составили новую картинку, куда более цельную на этот раз.
Имя заполнило пробелы, склеило фрагменты. А ещё оно подняло на поверхность очень важный вопрос, и Линнер тут же схватилась за собственное запястье, проверяя пульс: нет, одинарный. Значит, регенерации не было. Испытывая чувство неясного сожаления – регенерация по крайней мере объяснила бы некоторую дезориентированность и потерю памяти! – она вздохнула и задала следующий вопрос:
— Ты знаешь, как здесь оказался?
Ингран провёл ладонью по вогнутой стене коридора, уходившего от двери в обе стороны, та же лёгкая вибрация, что и у пола. Индекс реальности и здесь, вне комнаты, тоже единица, но и при создании проекций редко этот индекс не "единица", потому происходящее внутри них не отличить от физически привычного мира за пределами... На месте, где следовало быть названию, очередной дрейфующий туманный слой.
Ладно, слово не существенно, более полезно, что он снова помнил принципы расчёта и развёртки многоцелевых проекций, как их строить, необходимые параметры рабочей среды: межпространственной базы данных, аналитической структуры, панатропической вычислительной сети, её топологию, вариации доступа к ней. Многомерную математику, проектирование и выращивание трансмерных архитектур...
Вся та масса инструментов, возвращавшаяся в его распоряжении, ничем не помогала понять, где грань между действительными объектами и их великолепно детализированной имитацией. Не имея возможности взглянуть на систему извне, как определить её функции и состояние?
Способна ли проекция подделать телепатическую идентификацию? Ингран не помнил, как и не помнил, интересовало ли его подобное ранее. В таком случае, девушка вполне может быть как искусственным образом, так и настоящим. Как к ней относиться? Стоит ли слушать? Общение с ней принесёт пользу или лишь отвлечёт его от понимания задачи и поиска её решения?
— Понятия не имею, – он пожал плечами и непринуждённым жестом немного развёл руки в стороны, – Только почувствовал сдвиг пространства-времени, но есть столько способов реализовать это, а для конкретизации данных почти нет. Кроме нас здесь ещё четверо существ и нечто ещё... присутствует. Знакомое, но не... С твоими сердцами что-то не так?
Он заметил, как Линнер внутренне словно встрепенулась, возможно вспомнив что-то, и только потом прижала пальцы к запястью, считая свой пульс. У неё странное лицо, кажется, расстроенное, как если бы рухнула теория, до того вселявшая надежды быть доказанной. Он решил не отделять её от задачи – допустим, она настоящая, допустим, она полезна, если одно из её сердец откажет, это усложнит задачу. Лишние сложности не нужны.
— К сожалению, всё так. Могло бы быть одним объяснением больше, но не стало, – Линнер дёрнула плечами. – А я не люблю, когда что-то или кто-то перемещает меня в пространстве или времени. Или в пространстве и времени. Без моего на то согласия.
Линнер прикусила губу: Ингран упомянул о том, что здесь есть ещё четверо существ, и теперь это было совершенно очевидным и для неё: они вплетались в структуру реальности мыслеобразами, дополняли её и практически кричали о своём существовании. А она была настолько погружена в решение математических задачек и настолько уверена в том, что происходящее имеет какое-то отношение к ней лично, что не обратила внимания на нечто исключительно важное.
Существа здесь присутствовали.
И ни одно из них не походило ни на неё, ни на Инграна.
— Ну, тогда пойдём и найдём их, этих существ, – решительно заявила она, схватила Инграна за руку и потянула за собой, как будто тот мог передумать. – Мне нужно больше информации.
Вот же бесцеремонная особа, а он ещё о приличиях ради неё беспокоился. Прикосновение не просто так не позволяют первому встречному, не из почтения к некому изжившему себя архаизму, а из-за их деликатной особенности усиливать телепатический контакт. Уровня используемого им блока хватало, чтобы не ощущать её слишком близко, даже прикасаясь, но он не узнал, в какой мере сейчас Линнер ощутила его. Интригующе.
Разум у большинства частично прозрачен, никакие тренировки не научат закрывать его полностью от всех. По обратной волне ментального взаимодействия Ингран привык представлять себе, как отражается в восприятии других существ. Впервые, никаких сомнений не было, рядом с ним оказался разум с редкой вплетённой способностью становиться непрозрачным. Не лучшая идея идти на поводу у первого впечатления, обнаружив с кем-то сходство в настолько исключительной черте, так что он дважды проверил, не ошибся ли. Интересно, определил бы он, не прикоснись она? Легко проверить.
— Не обязательно держать меня за руку, знаешь ли, – без раздражения заметил Ингран.
Линнер продолжала настойчиво увлекать его за собой. Ну, пусть ведёт, его любопытство совсем не против сменить скучноватый эллипсоидный в сечении коридор, залитый приятным молочно-белым светом, на что-либо с большим полётом фантазии в дизайне. Поэксцентричнее, ближе к стилю Сэтарлонекса.
Сквозь мутные слои, обволакивавшие пока всё ещё большую часть фрагментов памяти, проступило яркое и личное – несколько ментальных сфер единым целым с их визуальными образами обрели объём, чёткость очертаний, плотность и имена. Большей своей частью пронизанные приятными оттенками разнообразных чувств, но пальцев его обеих рук хватило бы пересчитать всех, кого ему нравилось касаться, и против чьих прикосновений он не возражал.
Одна из этих сфер отличалась от остальных, объединяя в себе все другие, она имела осязаемое воплощение при отсутствии лица. С нею его связывали эмоции очень схожие с теми, что испытал, прикоснувшись к циркулярно-линеарному рисунку на стене. Её значимость невозможно переоценить, с неё всё началось. Тот особый момент “до всего” возник внутри неё. Него. Дом.
Большой Дом на склоне горы, среди дубов, ронявших серебряную листву на густую красную и золотую траву. От сложившейся картины нити сложно связанных смыслов, ветвясь подобно грозовым разрядам, разлетелись во все стороны, проявляя и соединяя в нужной последовательности и другие образы, уже не столь ему дорогие, но небезразличные – сопричастно важные, необходимые, по-своему полезные. Потом сохраняемые из вежливости, незначительные, забытые за ненадобностью. Элемент за элементом всё больше усложнялся подвижный орнамент калейдоскопа, воссоздавая сияющий мир семи систем.
— Ты помнишь свой Дом? – спросил он, отвлекаясь от мыслей и отдаваясь авантюрному предвкушению неизведанного.
“Дом.”
Линнер замерла на мгновение: почему он спросил про Дом? Мысли, едва начавшие формироваться стройно, вздрогнули и наложились друг на друга причудливым узором.
“Почему он спросил про Дом?”
Они в неизвестном месте, проглотившем кусок памяти и путающем ощущения; они едва знакомы. Линнер выпустила руку Инграна и потёрла пальцами круглую золотистую пуговицу на воротнике.
— Да, конечно, я помню Дом, – ровно ответила она.
И не солгала: Дом, действительно, возник в памяти. Строение, давно переставшее быть всего лишь архитектурным образом или сочетанием материалов. Конструкция, смеющаяся над словом «древность» и подмигивающая «вечности». Общность, единство и разделение. Внутренний дворик, по негласному соглашению отданный Линнер, – по крайней мере, пока он ей нужен. Или пока она возвращается туда.
Место, где можно погрузиться в собственные мысли. Где звёзды над головой собираются в невозможные созвездия, объединённые сплетениями пространства и времени за гранью её понимания. Где можно коснуться слегка шероховатых стволов деревьев и понять, что у них отсутствует как минимум одна из характеристик: возраст.
Где всё это сплавляется воедино в образ, подчинённый Линнер. Может быть, дворик был её первой игрушкой? Может быть, не только её?
— Блайледж, – она вдруг почувствовала, что просто должна произнести это вслух, хоть Ингран и не спрашивал.
Предположение подтвердилось, чувствовать непрозрачность разума Линнер он мог даже без физического контакта с нею. Сам по себе факт полезный, вот только касается ли как-то всего происходящим здесь, или если да, то как? Способность держать сознание полностью закрытым не помогла им избежать провалов в памяти. Считавшиеся прежде надёжными защитные блоки на деле ни на что не годились. У этого места был свой архитектор, придал форму его поверхностям, встроил в него двигатели. Использовал конкретный способ создания форм, конкретного типа двигатели, и характер их вибрации говорил о дрейфе. Корабль? Станция? Капсула? Проекции позволяли моделировать что угодно, но присутствие ментального поля пронизывающего саму бесконечность? Как только Ингран старался припомнить, было ли у этого практическое применение, мысли упирались в очередную спутанную область. Может на тему существования разумных вселенных он писал когда-то эссе, он ведь их целую гору написал...
Произнесённое девушкой название оттеснило размышления в его сознании чуть глубже, уступив место другим осколкам мозаики, стремившимся на своё прежнее правильное положение. Прайдон. Пурпурный и оранжевый. Блайледж – древний прайдонский старокровный Дом. Ингран знал о нём, знал кого-то из него, не Линнер, эта личность посещала его Дом не раз, бывало спорил с Сэтарлоном. В его памяти образы связанные с Домом более детальны относительно других, или у него хорошие отношения с ним или противоположные, но определённо насыщенные. Уж лучше бы так было с другими массивами его знаний, которые чинились в фоновом режиме. Они одного возраста, у обоих первое тело, но у неё пока только одно сердце. Похоже, дезориентированные состояния ей менее знакомы, чем ему, немного нервничала, но держалась неплохо, самообладания не потеряла.
— Оакда-ах! – он охнул и не договорил.
Вся доступная телу и разуму сенсорная сфера взбудоражилась, откликаясь на обнаруженное новое в окружающем их пространстве. Несколько характеристик одновременно перестроились так, как возможно только в сознательно управляемых системах – мгновенно. Это его обрадовало.
“Вот так уже повеселее, и... как по заказу.”
На долю наноспан возникла невесомость, затем центр масс изменил своё положение, и обоих существ понесло вниз в глубину коридора вдоль пола, теперь ставшего стеной. Впереди показался плавный изгиб. Просчитав нужные параметры, Ингран ловко извернулся, готовясь смягчить предстоящий по инерции удар о стену, но примерно на расстоянии в локоть от неё наткнулся на какое-то скрытое от глаз, упругое поле. Оно аккуратно скорректировало траекторию падения, не замедлив скорости движения.
Мимо промелькнула развилка в другой коридор. Он успел заметить в нём двух существ: по крайней мере одно из них было покрытым шерстью гуманоидом с хвостом, форма тела второго гуманоида напоминала лишь отдалённо. В том пространстве изменений свойств не произошло, что делало систему ещё интереснее.
Скорость падения всё нарастала, от головокружительного полёта захватывало дух. Они миновали ещё одну развилку и поворот прежде, чем стремительно приближаясь показался глухой тупик. Ингран повернулся к нему спиной, дотянулся до Линнер, ухватил за рукав пиджака и дёрнул на себя, сгребая в охапку за талию. На тот случай, если между ними и стеной коридора не окажется того-же предохранительного поля.
Его и не оказалось вместе со стеной. Их зашвырнуло в область, ничего общего на первый взгляд не имевшую с уже виденным. Возникла чёткая интуитивная уверенность, что вторая преграда с их пути не исчезнет. Со всего маха им предстояло врезаться в нечто похожее на длинную стену разномастной каменной кладки. Ингран сосредоточился на моменте удара и за точно рассчитанное до него время расцепил руки. Девушка выкатилась на каменистую почву, кое-где засыпанную песком. Моментом позже его легко приложило спиной о постройку. Раздался скрежещущий звук, вокруг разбросало несколько камней, ударной волной выбитых из пошедшей трещинами стены.
— Ты цела? – обеспокоенно поинтересовался он, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.
[AVA]http://ipic.su/img/img7/fs/Ingranel.1542304575.jpg[/AVA]
Вы здесь » Every Star Every Planet » External Worlds » Lost in New Life
